«Уже, — продолжал рассказывать проповедник, — всепожирающий огонь полностью покрыл ноги и проследовал дальше до внутренней части тела умершего грешника; О! Братия, он почувствовал огонь уже в его жизненно важных органах. Он погрузился полностью в огонь, и лишь его голова еще возвышалась над морем пламени. И тогда он громко пожаловался Богу, а затем своему святому покровителю. «О! Покровитель, — вскричал он, — посмотри на меня! О! Сжалься надо мной и брось на чашу весов все мои добрые дела, всю известь и все камни, которые я отдал на ремонт монастыря».
Его святой покровитель немедленно понял намёк, собрал вместе всю известь и все камни, бросил их на чашу добра, которая немедленно перевесила; чаша зла подскочила к коромыслу весов, и душа грешника в тот же момент оказалась в раю. Теперь вы видите, братия, благодаря этому примеру, как полезно содержать отремонтированный монастырь, ибо, если бы не эта известь и не эти камни, дарованные этим грешником, его бедная душа даже сейчас, дети мои, пожиралась бы в аду огнём; и, тем не менее, вы остаётесь настолько слепыми, что позволяете превратиться в руины монастырю и церкви, построенным ещё вашими предками». В то время, — продолжал, смеясь, Наполеон, — эти канальи хотели построить новый монастырь и воспользовались этим случаем, чтобы достать деньги, которые после этой проповеди полились к ним рекой со всех сторон».
Наполеон затем стал подшучивать над моей профессией. «Вы, врачи, — заявил Наполеон, — находитесь в ответе даже больше, чем мы, генералы, за то, что отправляете людей на тот свет. Что вы скажете в своё оправдание, когда вас призовут отчитаться за все те души бедных моряков, которых вы отправили на тот свет? Или что ваши святые покровители скажут в вашу защиту, когда обвиняющий вас ангел провозгласит: такое-то число людей вы отправили на тот свет тем, что давали им обогревающие средства, вместо того чтобы дать им охлаждающие средства и наоборот; вы помогали людям покинуть эту землю, потому что ошибались в диагнозе и слишком часто пускали им кровь; других вы отправляли на тот свет, потому что слишком редко пускали им кровь; многие погибали по вашей вине, потому что они представляли собой простой сброд, а вы не уделяли им столько же внимания, сколько капитану или адмиралу, или потому что уделяли внимание бутылке, были в театре, или у красивой девушки, и вам не хотелось, чтобы вас беспокоили? Или после выпивки (это слово он произнёс по-английски), когда выходили на работу и без разбора раздавали лекарства направо и налево? Как много людей погибло из-за вас, потому что вы не были с ними в тот момент, когда происходило изменение в их состоянии болезни и лекарство, принятое в нужный момент, могло спасти их? Как много людей погибало в результате плохого качества продуктов, а вы не жаловались на их поставщиков, боясь обидеть их?»
В свою очередь я отметил: что касается моего долга перед совестью, то я считаю себя абсолютно чистым перед нею; человеческой натуре свойственно ошибаться; вполне возможно, что я допускал ошибки, но делал их не намеренно; также я никогда не оказывал меньше внимания простым людям, чем офицерам. Я пытался, по мере моих возможностей, хотя и понимал, что Наполеон свой монолог о врачах говорил полусерьёзно, защищать честь моей профессии. Я также объяснил ему, что в нашей службе врачи ничего путного не достигают, обращаясь с жалобами на поставщиков. Наполеон ответил, что, конечно, человека всегда следует судить по его намерениям, но во всех сферах человеческой деятельности в той или иной степени процветают злоупотребления, которыми главным образом занимаются люди, заинтересованные в этом или опасающиеся жаловаться. Он пытался по возможности искоренять злоупотребления, в чём добился многого, но не смог довести это дело до конца.
«Я придерживаюсь той точки зрения, — продолжал Наполеон, — что врачи убивают столько же людей, что и мы, генералы. Когда они отправляют на тот свет определённое количество душ или в силу своего невежества, или ошибки, или вследствие того, что в недостаточной степени исследовали причины и суть заболевания, то они так же равнодушны и безразличны к своей профессии, как и генерал, с которым я был знаком и который потерял три тысячи солдат, штурмуя один холм. Овладев холмом после нескольких отчаянных попыток, он заявил с большим хладнокровием: «О, это же не тот холм, которым я хотел овладеть; это совсем другой холм; этот же совсем мне не нужен», после чего он вернулся на свои прежние позиции».