После этого монолога императора мы завели разговор о Талейране. «Когда я вернулся из Италии, — стал рассказывать Наполеон, — я стал жить в небольшом доме на улице Шантерен. Через несколько дней после этого муниципалитет Парижа постановил, чтобы эта улица стала называться улицей Победы. Каждый человек считал своим долгом от имени всей нации выразить мне чувство благодарности. Было предложено предоставить в моё распоряжение один из лучших отелей Парижа и великолепное загородное поместье. Хотя я в течение двух лет содержал армию и выплачивал ей денежное содержание и даже выплатил ее задолженность за некоторое время вперед, а также внёс в казначейство Франции более тридцати миллионов, на моём счету едва набралось триста тысяч франков. Однако Директория, вероятно, из чувства ревности не дала своего согласия на моё материальное вознаграждение, заявив, что мои услуги перед республикой таковы, что они не могут быть вознаграждены деньгами. Представители всех слоев общества хотели встретиться со мной. Энтузиазм достиг своего апогея. Я, однако, редко общался с кем-либо, за исключением Клебера, Дезэ, Каффарелли и некоторых учёных. Директория устроила в мою честь великолепное празднество. Талейран, бывший тогда министром иностранных дел, дал в мою честь бал. И на этом и на другом празднестве я задерживался лишь на короткое время. Вскоре после этого я был назначен командующим армией Англии, но на самом деле эта армия получила такое название, чтобы ввести в заблуждение ваших министров, так как истинной целью этой армии был Египет.
Во время революции Талейран был епископом Отанским и являлся одним из трёх епископов, которые присягнули на верность гражданской конституции духовенства. После этого он был послан в Англию, но в разгар революции к нему стали относиться с подозрением, и он сбежал в Америку, где оставался до 13 вандемьера, когда его имя было вычеркнуто из списка эмигрантов. Ему удалось добиться доверия Директории, он получил пост министра иностранных дел и в этом качестве стал поддерживать со мной постоянный контакт. Именно тогда вошло в обычай праздновать годовщину казни Людовика Шестнадцатого. Талейран настаивал на том, что я обязан присутствовать на этом праздновании. Я отвечал: у меня нет общественных функций; мне не нравится присутствовать на церемониях празднеств; празднествами отмечаются победы, но павшие на полях сражений оплакиваются слезами; празднование годовщины смерти человека не должно становиться политической акцией правительства, это дело отдельной политической фракции.
Талейран же утверждал, что это справедливая акция, потому что она имеет политический аспект, что все страны с радостью отмечают смерть тиранов и общественность ожидает моего присутствия на церемонии празднества. После долгого спора было решено, что на церемонии празднества будут присутствовать члены Французского института, которых я должен сопровождать в качестве члена сословия ремесленников, к которому я принадлежал. Хотя я и стремился избежать внимания публики, но большинство присутствовавших на церемонии празднества, не проявивших интереса к членам Директории, требовало моего выхода на авансцену и, когда я там появился, огласило весь зал криками: «Да здравствует генерал армии Италии!» Ещё никогда, — добавил он, — не было генерала, которого так любили его войска.
Чтобы продемонстрировать вам то доверие, которым я пользовался в армии, — продолжал он, — мне достаточно только рассказать вам об одном событии, которое войдёт в историю. Через шесть дней после моей высадки в Канне передовой отряд моей маленькой армии встретился лицом к лицу с авангардом дивизии, высланной против меня из Гренобля. Камбронн, командовавший моим передовым отрядом, хотел обратиться к солдатам дивизии из Гренобля, но они не захотели слушать его. Они также отказались принять Рауля, которого я послал вслед за Камбронном. Когда мне сообщили об этом, я сам вышел к ним, приказав моим солдатам взять ружьё под левую руку и повернуть дулом в землю, и сказал остановившимся солдатам Гренобля: «Первый же солдат, который захочет этого, может выйти вперёд и убить своего императора!» Мои слова подействовали подобно электрическому шоку, и возглас «Да здравствует император!» прогремел в рядах встречавших меня солдат; они и солдаты моего отряда бросились друг к другу в объятия, высланная против меня дивизия присоединилась ко мне, и мы вместе двинулись в Гренобль.