Затем разговор с Наполеоном коснулся лорда Кокрейна и его попытки захватить или уничтожить французские корабли в устье реки Шаранта. Я сказал, что, по мнению одного весьма известного морского офицера, имя которого я назвал и которого хорошо знал Наполеон, если бы Кокрейна надлежащим образом поддержали, то он бы уничтожил все французские корабли. «Он не только бы уничтожил их, — ответил Наполеон, — но он мог и он должен был захватить их, если бы ваш адмирал поддержал лорда Кокрейна, что ему и следовало бы сделать. Ибо вследствие сигнала, данного Л’Аллеманом кораблям, делать все в их силах, чтобы спасти себя, фактически сигнала «спасайся, кто может» экипажи кораблей охватил панический страх и они стали рубить канаты. Ужас, поразивший матросов брандеров, транспортных кораблей, хранивших запасы горючих веществ и пороха, был настолько велик, что они стали сбрасывать за борт бочки с порохом, чтобы не оказывать англичанам никакого сопротивления. Французский адмирал был настоящим глупцом, да и ваш тоже был не умнее его. Я уверяю вас, что если бы Кокрейна поддержали, то он смог бы захватить все французские корабли. Французские моряки не должны были опасаться ваших брандеров, но они более не соображали, как им действовать, чтобы организовать оборону».
5 ноября. Наполеон не спал всю ночь и в постели оставался очень долго. Увиделся с ним в одиннадцать часов утра, когда он ещё находился в постели. Вновь увиделся с ним уже днём. Он опять заговорил о своём брате Люсьене. Наполеон повторил свои мысли о жестокости и несправедливости поступка союзных держав, которые подвергают гонениям человека, увлечённого только литературой и никогда не вмешивавшегося в дела, связанные с политикой. Как рассказал Наполеон, были случаи, когда его брат даже ссорился с ним. Верхом несправедливости является тот факт, что подвергают гонениям человека, который не представляет никакой опасности, тем более по прошествии двух лет после ссылки своего брата. Подобный страх, испытываемый союзными державами перед безобидной личностью, свидетельствует о том, что они сознают, что действуют против воли народа. «Тираны трепещут, когда они стоят перед порогом своего дворца, чтобы выйти наружу». Здесь Наполеон привёл цитату о Плутоне, трепетавшем от мысли, что земля раскроет перед ним все ужасы ада. «До какой степени деградации может дойти существо, — добавил Наполеон, — в образе посла одной из крупнейших держав Европы, когда этот посол подвергает гонениям человека, который никогда не был и никогда не желал быть монархом. Когда я умру, и, возможно, этот день уже близок, Джон Булль отомстит за меня».
6 ноября. У Наполеона улучшилось настроение, но состояние здоровья остаётся прежним. Рассказал мне об одной статье, которую он видел в газете. Статья сообщала, что Тальма оплатил его счет в таверне, когда из-за недостатка денег Наполеон предложил хозяину таверны оставить в залог свою шпагу. Наполеон заявил, что всё это неправда и что он не верит, что Тальма когда-либо мог сказать нечто подобное. «Я не был знаком с Тальма, — продолжал он, — до того как стал первым консулом. Тогда я очень благоволил к нему и очень ценил его как человека огромного таланта и одного из лучших, если не первого, в своей профессии. Иногда утром я посылал за ним, чтобы за завтраком побеседовать. Злопыхатели и клеветники писали, что Тальма обучал меня, как играть роль короля. Когда я вернулся с Эльбы, однажды у меня за завтраком в кругу учёных я сказал присутствующему Тальма: «Прекрасно, Тальма, итак, говорят, что ты учил меня, как нужно сидеть на троне. Ну что ж, это та самая вещь, которая у меня хорошо получается».
Вчера граф Бальмэн и барон Штюрмер имели продолжительную беседу с генералом Монтолоном. Они подъехали к внутренним воротам, где оставались некоторое время. Когда бы полномочные представители ни оказывались вблизи Лонгвуда, то немедленно об этом с поста охраны в «Колониальный дом» подавался сигнал, и обычно к ним из города направляли шпиона, чтобы тот следил за ними; но прямых попыток помешать их контакту с обитателями Лонгвуда не предпринималось.