Мы приезжаем в больницу. Эта больница — ужасное место смерти, в которое я обещал себе никогда не возвращаться, но я снова здесь. Оно уже украло у меня Элли, и теперь угрожает забрать мою сладкую, маленькую Оливию.
Когда я иду по белому длинному коридору, в моей затуманенной голове появляется картинка, воспоминание: Олив в автокресле, ей тогда было два дня от роду, а я пытаюсь научиться обращаться с этой штуковиной, уверенный, что точно уж с креслом я должен справиться. Она была пристегнута ремнями и смотрела на меня в ожидании, пока я держал кресло руками. Я помню, как думал, что теперь только ты и я. В тот момент я задавался вопросом, как собираюсь сделать это — стать единственным родителем для этой маленькой девочки и дать ей все, в чем она нуждается? Тогда я удивлялся, как дожил до такого и почему? Разве я планировал уйти из больницы без Элли? Нет, этого не было в моих планах.
Вид медиков, завозящих Олив в приемное отделение, сразу же вырывает меня из моих мыслей. Ко мне подходит медсестра, пока я наблюдаю, как Олив перекладывают с каталки на кровать.
— Сэр, вы очень бледны, — говорит она, затем берет стул и поднимает его подлокотники. — Присаживайтесь, — я так и делаю, потому что не думаю, что мои ноги достаточно сильны, чтобы выдержать еще большую нагрузку на сердце. — Доктор будет здесь с минуты на минуту, — женщина кладет руку мне на плечо, и я поднимаю на нее взгляд.
Знакомое лицо смотрит на меня, но я молчу, ничего не спрашивая, чтобы убедиться, хотя вижу в ее глазах тот же вопрос. Да, действительно, она выглядит знакомой. Да, она та, кто передал мне Олив тогда, когда малышка только родилась, а моя жена умерла. Предполагаю, что только я ее узнал. Уверен, эта больница видит сотни людей каждый день.
— Спасибо, — говорю я.
— Мистер Коул, — вздыхает она, — прошло много времени... — ее нижняя губа дрожит, а глаза наполняются слезами. — Мы окажем вашей маленькой девочке самую лучшую возможную помощь. Обещаю.
— Вы помните меня? — спрашиваю я хриплым голосом, шок стягивает удавкой мое горло.
— Я никогда не забывала о вас. Никогда не смогу забыть вас. Вы и Олив стали тяжелым бременем в моей памяти в течение многих лет. Я часто думаю о вас, интересно, как вы поживаете…— она переводит свой взгляд с меня на Олив. — Малышка выглядит точно так же, как ее мама. Она красивая, — медсестра сжимает рукой мое плечо и говорит, — я вернусь.
Как и было обещано, появляется доктор, выбегая из-за угла, направляется к постели больной Олив. Он представляется, а затем проверяет Олив с головы до пят, проверяя ее зрачки и шею в первую очередь. Он поворачивается ко мне и говорит:
— Мы должны сейчас же отправить ее на КТ (Примеч.: КТ — компьютерная томография), — он поднимает трубку, чтобы дать кому-то распоряжение, и кладет ее, как только заканчивает разговор. Менее чем за две минуты каталку Олив уже вывозят из приемной, направляясь вниз по коридору. Когда мы входим в новое отделение, меня просят остаться в комнате ожидания, потому что я не могу войти с ней помещение, где проводится КТ. И снова я вынужден сидеть в зале ожидания, с ужасом ожидая услышать результаты единственного живого человечка, которого люблю.
— Могу ли я предложить вам чай или кофе? — спрашивает медсестра, та самая, которая помнит меня. Та же медсестра, которая смогла сказать одним лишь взглядом, что Элли больше нет с нами. Сейчас у нее другой взгляд, возможно, она стала более опытной и научилась скрывать свои эмоции.
Я качаю головой, пряча лицо в ладонях.
— Меня зовут Кэролайн, — говорит тихо медсестра и садится рядом со мной. — Вы отлично справляетесь с Олив.
Я поднимаю на нее глаза в немом вопросе. Как кто-то может сидеть здесь и говорить мне, что я отлично справляюсь? Моя дочь лежит без сознания на больничной койке. Я имею в виду умение, по которому можно оценить мою способность ухаживать за ребенком, не говоря уже о том, разве я мог бы сделать для нее меньше?
— Позвольте с вами не согласиться, — отвечаю я, надеясь, что это прозвучало менее цинично, чем я чувствую на самом деле.
— О, дорогой, ее одежда по размеру, волосы заколоты двумя заколками, точно по обеим сторонам от пробора. У нее одинаковые носочки. Чистые зубки. Ее животик полон. Это только несколько вещей, которые я заметила в течение первых минут, когда ее привезли сюда. Я знаю, что это не так много, но могу сразу сказать — она очень хорошо ухоженный ребенок, — Кэролайн берет мою левую руку с колен и указывает на мой безымянный палец. — И вы ухаживали за ней сами, не так ли?
Она знает об Элли, а это значит, что она спрашивает, продолжил ли я двигаться дальше.
— Да, — отвечаю я, глядя на свой пустой палец. Я боролся с решением снять мое кольцо. В конце концов, я сделал это в прошлом году и положил его в коробочку с кольцом Элли.
— С Олив все будет хорошо, — говорит мне Кэролайн.
Я помню, как спросил Кэролайн, будет ли с Элли все хорошо, и она не ответила мне тогда. Но вот сейчас здесь она говорит мне то, что я хочу услышать.
— Будет? — мне нужна надежда. Пожалуйста, дайте мне хотя бы одну унцию надежды, чтобы я смог выдержать это.
— Хантер! — слышу я голос за дверью. — Хантер, — Шарлотта вбегает в комнату и обвивает меня руками за шею, как будто мы всегда делаем так — обнимаемся, когда кто-то из нас нуждается в этом.
Я все еще смотрю на Кэролайн и вижу маленькую загадочную улыбку, расцветающую на ее губах. По мере того как морщинки на ее щеках разглаживаются, счастливый блеск озаряет ее лицо. Она кладет руку мне на спину и встает.
— Я дам вам пару минут, пока проверю Оливию.
— Спасибо, — говорю я ей, поворачиваясь к Шарлотте. Уверен, выражение моего лица явно озадаченное. И я спрашиваю: — Как ты узнала, что я здесь?
— Когда ты выбежал из моего дома, причем так быстро после телефонного звонка, даже не попрощавшись, я поняла, что могло что-то случиться с Олив в школе, звонили ведь оттуда. Я была с тобой в школе, но... Во всяком случае, я слышала все, что случилось, и последовала за тобой в больницу, потому что подумала, что могу понадобиться тебе. И я не хочу, чтобы ты был здесь один. Я бы пришла раньше, но никак не могла найти тебя, — говорит Шарлотта, затаив дыхание. Это были ее руки, которые обнимали меня в школе. Это Шарлотта — та, кто всегда бывает рядом со мной в последнее время. И все же мне становится страшно, когда она говорит мне, что я желанный холостяк. Что, черт возьми, не так со мной? — На ресепшене больницы не были полностью уверены, где ты, и я набирала твой телефон десятки раз. Когда я бежала по коридорам, я думала, что охранники не пустят меня, но вместо этого они помогли мне найти тебя. Как она? Она в порядке? Ты в порядке? Тебе что-нибудь нужно? Я так волновалась за нее.
Голос Шарлотты почти выходит из-под контроля. Беспокойство в ее голосе такое искреннее и полное настоящего сострадания к Олив и из-за меня. Это то, чего я не чувствовал уже длительное время из-за того, что оттолкнул всех от себя — всех, включая своих собственных родителей. Я не мог допустить присутствия сострадания в моей жизни, потому что оно бы сделало все еще хуже. ЭйДжей был единственным, кого я не оттолкнул, потому что он не был сочувствующим. Он мудак, такой же, как и я, просто в другом смысле, поэтому я могу терпеть его большую часть времени.
— Спасибо, что пришла, — говорю я ей честно. — Сейчас ей делают КТ, но она все еще без сознания.
Руки Шарлотты все еще обнимают меня, когда она всхлипывает мне в ухо. Сочувствие, словно нож, который, как правило, ранит мою грудь, когда кто-то пытается заставить меня чувствовать себя лучше, в этот раз больше похоже на безболезненный притупленный укол, и у меня больше нет сил, чтобы снова выстроить свою защитную стену. Вместо этого я закрываю глаза и пытаюсь игнорировать все вокруг, кроме ощущения рук Шарлотты вокруг моей шеи, и впервые сейчас я не вынуждаю себя представлять Элли на месте Шарлотты. Впервые я чувствую спокойствие, о котором никогда не мечтал. И я не могу это контролировать, не буду отталкивать ее. Я позволяю этому быть, потому что так отчаянно нуждаюсь в утешении. Я чувствую себя обезвоженным от засухи любви, и теперь понимаю, чего хочу. Я думаю, что мне нужна Шарлотта, чтобы утолить мою жажду близости.