Чарли потерла истончившуюся шелковую ткань между большим и указательным пальцами.
— Он весь разваливается, а когда развалится совсем, я забуду ее.
Лили взяла с тумбочки зеркальце из набора Барби.
— Дорогая, это невозможно. Посмотри сюда. Что ты видишь?
— Себя.
— А кого ты себе напоминаешь?
— Это просто мое лицо.
— И лицо твоей мамы. — Лили поразилась сходству Чарли с Кристел. — У тебя глаза мамы и ее улыбка, и с каждым днем ты будешь все больше походить на нее. Но главное, она в твоем сердце. И та любовь, которую дарили вам мама и папа, она тоже здесь и тоже будет расти. Ты сохранишь ее навсегда.
Эшли, что–то пролепетав, сжала зеркальце обеими руками.
Чарли прижалась к Лили.
— Но мне хочется, чтобы мама и папа вернулись.
— Я знаю, малышка. Нам всем хотелось бы этого. — Лили прижалась подбородком к макушке девочки.
Чарли встала и с забавной, почти взрослой торжественностью, аккуратно свернула пеньюар и положила его в нижний ящик комода. Медленно, словно выполняя таинственный ритуал, она задвинула ящик назад.
— Наверное, мне лучше спать в чем–нибудь еще. Дядя Шон подарил мне футболку «Американских моторов».
— У меня есть идея, — сказала Лили. — Давайте–ка все вместе пойдем на турнир.
— Дядя Шон просил нас остаться с миссис Фостер.
После вчерашнего разговора он, вероятно, решил, что Лили не придет на игру. Но это означало лишь то, что он все еще плохо знал ее. Конечно, вчера Лили выставила его, а он, не возражая, ушел, но визит родителей убедил ее, что любовь важнее любой ссоры.
— Поскорее одевайся, — сказала она Чарли. — А я сообщу миссис Фостер, что сегодня она свободна.
Шон заметил, что без Лили и девочек играет совсем по–другому. Это показал уже первый удар, хотя Шон делал все, чтобы их отсутствие не сказалось на его результатах. Они не просто были его зрителями — Шон играл ради них. Когда они смотрели на него, он мог предсказать каждый удар с точностью до миллиметра.
Без них это была просто игра. Игра, в которой он добился кое–каких успехов, а еще способ неплохо провести день и посмотреть, чем все закончится.
Камерон изучал положение его мяча на фервее. Мяч лежал идеально — одним ударом его можно было выбить на грин.
— В чем дело? — спросил Камерон.
— Все нормально, — ответил Шон. — Почему ты спрашиваешь?
— Ха! Я видел, как ты бил.
— Он упал туда, куда я целился.
— Потому что ты хороший гольфист и тебе везет, но уже пора взяться за игру всерьез.
Шон наблюдал за Камероном, пока они вместе направлялись к мячу.
— Ты говоришь так же, как твой отец.
Камерон улыбнулся и расправил плечи.
— Да? — Когда они подошли к мячу, он порылся в карманах и достал оттуда индийский пенни, старый талисман Шона. — Я подумал, что он тебе пригодится. Так, на всякий случай.
Шон кивнул и взял у него монетку. Камерон хотел, чтобы дядя выиграл, поэтому нужно было приложить усилие и перестать думать о Лили. Он чувствовал себя отвратительно из–за того, как они расстались. Конечно, Шону не стоило набрасываться на нее. Его побудила к этому не злость, а страх потерять Эшли. Ведь если Шон не кровный родственник Эшли, у него нет никаких прав на нее.
Поэтому Шон и не мог забыть о Греге Дункане. Они поддерживали приятельские отношения, но после вчерашнего разговора между ними возникло напряжение.
Отъехав от дома Лили, Шон долго кружил по улицам, размышляя над ее словами. Эту проблему нельзя решить, громоздя одну ложь на другую. Преодолев внутреннее сопротивление, он направился к Грегу Дункану, у них состоялся долгий и тяжелый разговор.
Этим утром Шон рассказал Камерону о сделке, заключенной с Дунканом. Если что–то и помогало Шону продолжить сегодняшний раунд, так это лицо Камерона. С мальчика свалился груз опасений. Теперь он знал, что Эшли не передадут в чужие руки.
— Осталось только доиграть до конца, — заметил Камерон.
Сейчас, глядя на племянника, Шон видел, как повзрослел он за это лето. Озлобленность исчезла, и, хотя скорбь останется в его душе навсегда, теперь он справлялся с ней, как мужчина.
— Что? — спросил Камерон.
— В каком смысле «что»?
— Ты как–то странно смотришь на меня. В чем дело?
— Ни в чем, — ответил Шон. Потом понизил голос и сказал: — Я горжусь тобой.
Услышав ответ Камерона, Шон пожалел, что не сказал этого раньше.
— А я — тобой, — сказал племянник.