— Ох, Гаролд…
— Не могу видеть, как ты плачешь, — повторил он.
— Ты рассказывал кому-нибудь про Красотку? — шепотом спросила Агнес.
— Конечно нет. С чего бы?
— Спасибо, что рассказал мне.
Он потер подбородок, чувствуя, как напряжено все его тело.
— Овсянка, Агнес. Лучшее, что могу предложить.
Она улыбнулась, увидел Гаролд с облегчением. Очень нежно он стер слезы с ее щек.
— Я очень хорошо готовлю овсянку. Единственное в кулинарии, в чем я могу претендовать на мировую славу.
— Я люблю, когда много изюму.
Они использовали слова, как мостики, чтобы спуститься из мира слишком сильных эмоций на землю. И это ему понравилось. Рейчел давно нет. И она не имеет никакого отношения к Агнес. Гаролд поднял ее на руки.
— Да ты не легкая, — проворчал он, стараясь не замечать ее аромата, мягкой руки, обнимающей его за шею, ее близости — словом, всего того, чего ему так не хватало несколько долгих месяцев.
Гаролд отнес ее в ванную.
— Я принесу твои вещи, — сказал он, не глядя на нее. Потому что начни он целовать — а именно этого ему хотелось больше всего на свете — то уже не смог бы остановиться.
— Спасибо.
Агнес неуверенно посмотрела ему вслед. Она не понимала, что происходит. Безумное желание сбежать исчезло. У Гаролда есть чувства, с удивлением подумала она. Но он похоронил их много лет назад из-за женщины по имени Рейчел. Если бы он не увидел, как она плачет, то никогда не рассказал бы ей о таксе по имени Красотка и овсянке.
Агнес задумчиво нахмурилась и подошла к зеркалу. Ну и страшилище! У нее была слишком светлая кожа, чтобы плакать хоть сколько-нибудь красиво: нос покраснел, на щеках выступили пятна. В душ, и побыстрее. Может, стоит надеть соблазнительную ночную рубашку, которую она купила. Если, конечно, хватит смелости.
Пять минут спустя с замирающим сердцем Агнес вошла в кухню.
Гаролд поднял взгляд. Кастрюля, полная овсянки с изюмом, вырвалась у него из рук и грохнулась на пол. Обнаженная Агнес стояла в дверном проеме…
— Агнес… — выдавил он.
— Мы можем поесть овсянки потом.
В ее голосе звенело волнение. В свете лампы один изгиб тела плавно перетекал в другой, под грудями и возле ключицы лежали неясные тени. Она не позирует, не старается быть соблазнительной, подумал Гаролд. Напротив, выглядит так, будто идет на заклание.
И если он боялся ее, то и она его тоже, понял Гаролд неожиданно. И наконец сообразил, что ему надо делать. Он бросился к Агнес, поднял ее на руки и поцеловал со всей страстью, столь долго в нем копившейся. К его огромному облегчению, Агнес ответила на поцелуй.
Лаская ее губы, он прошептал:
— Да у тебя мурашки на коже. Идем же в кровать.
— Только потому, что я замерзла?
— Потому что сердце мое замерзло, и я хочу, чтобы ты отогрела его.
Гаролд сжал челюсти. Откуда взялись эти слова? Романтическое преувеличение и чушь несусветная! Просто она была так чертовки отважна, войдя в кухню…
Улыбка Агнес пронзила его до глубины души.
— Ну это уже куда лучше, чем разговоры о мурашках. Я с удовольствием лягу с тобой в кровать, Гаролд… если ты действительно хочешь.
У него кровь стыла в жилах от острого желания.
— Если?! Ты издеваешься?
— Ты не касался меня Бог знает сколько дней.
— Я думал… что если мы будем заниматься любовью, как тогда… в Лондоне, то повредим… ребенку, — сказал он, целуя ее между словами.
— Правда?
— А ты думала, почему я обращаюсь с тобой как с монашкой?
— Потому что больше меня не хочешь! Ведь это я вынудила тебя жениться, разве нет?
— Агнес, чтобы зачать ребенка, требуются двое. В первый раз, когда мы занимались любовью, я думал о противозачаточных средствах не больше, чем ты. Ответственность за случившееся лежит и на мне. — Он крепче сжал Агнес в объятиях. — Я буду нежен с тобой, обещаю.
Она дрожала от нетерпения.
— Пожалуйста, Гаролд… О, пожалуйста…
И впервые, лежа на огромной кровати, рядом с окном, открытым в бархатную тропическую ночь, Агнес поняла, как нежен и осторожен может быть тот, кто отныне стал ее мужем. Потом она, нарочно дразня, довела его до экстаза. Прижимая его голову к своей груди, Агнес подумала с невероятной радостью: «Я люблю его. Неужели я и впрямь влюбилась в своего мужа в первую ночь нашего медового месяца?»