— Отлично понимаю, — она смеется сквозь очередной приступ кашля. Мне нравится в Шарлотте, что она не ходит на цыпочках вокруг кого-нибудь. — У меня нет фильтров, но я не жалею, что сказала это. Это правда.
Я смотрю на свои руки, подыскивая какой-нибудь не мудацкий ответ, но на ум ничего не приходит, потому что знаю, что мне не следует говорить ей что-то грубое, хотя я тоже считаю ее самой желанной холостячкой.
— Как сад? — спрашивает она, любезно меняя тему. Ради меня.
— Это было прекрасно, — я вздыхаю. — Хочешь, я сделаю тебе чай или еще что-нибудь?
— Нет, спасибо… — отвечает она, а затем чихает.
Я встаю и беру пустой пакет, чтобы отнести на кухню и выбросить в мусорное ведро.
— Если хочешь, я встречу Лану с автобуса сегодня, я могу.
— Хорошо.
Круто. Я только что испортил единственную дружбу, которую сумел сохранить на срок более двух недель.
— О, твоя куртка висит на двери шкафа, — добавляет она.
— Спасибо.
Я хватаю ее и чувствую вибрацию своего телефона в заднем кармане. Вытащив его, я вижу, что это школа Олив.
— Алло? — отвечаю я, сразу услышав, как школьная медсестра что-то объясняет мне, но я не могу понять. Или, может быть, я не хочу понимать. — Что вы имеете в виду? Она в порядке?
Паника гонит меня из дома Шарлотты без прощаний или объяснений. Паника ведет меня в школу Оливии на предельной скорости. Эта паника заставляет меня перескочить школьные двери, проходя мимо скорой помощи и моля Бога спасти меня от еще большей душевной боли.
ГЛАВА 5
Было время в моей жизни, когда я задавался вопросом, почему мне так повезло. У меня было двое родителей, которые избежали извечных возможностей развода, хорошие оценки были ничем иным, как данностью, деньги никогда не были проблемой в моей жизни, благодаря папе и его успешному бизнесу, а в плане девчонок — у меня никогда не было с ними проблем, так как я всегда был один. Я иногда садился на край кровати и спрашивал Бога: «Почему я?»
Я не ждал, что мне достанется все так легко на моем жизненном пути, или что удача будет длиться вечно, но всегда благодарил Бога, опасаясь, что в один прекрасный день удача уйдет от меня. Может быть, часть меня всегда знала, что это когда-нибудь произойдет.
До того момента, пока не увидел Элли мертвой, лежащей на больничной койке, я не понимал, что она была моей удачей — все мои успехи объединились в одном существе. Те, другие составные моей жизни: счастливые родители, деньги, интеллект — это не было везением. Я думал, что достаточно высоко ценил то, что у меня было, но как выяснилось — не ценил по-настоящему то, что имел. Я ценил неправильные части жизни. Теперь я ценю время — время, которое я провел с Элли, то время, когда мне посчастливилось быть отцом и воспитать Олив. То время, когда провожаю Олив в школу и встречаю после. Время — это то, за что я благодарен, потому что без времени ничто не имеет значения.
Я проношусь через главные двери сразу к кабинету медсестры, мой взгляд мечется по комнате, пока не нахожу школьную медсестру, директора школы и секретаря, нависшими над Олив.
— Что случилось? — рявкаю я. Они уже сказали мне по телефону, но мне нужно услышать это снова. Мне нужно знать каждую деталь.
Медики прибывают следом за мной, и я вынужден отступить, чтобы они могли позаботиться о ней. Один из них поднимает ее веки, проверяя ее зрачки фонариком, а другой ощупывал ее конечности. Я пристально смотрю на них, пока медсестра подробно рассказывает об этой «неудачной аварии» на детской площадке.
— Она поднялась на вершину игрового комплекса и встала на рукоход, чтобы дотянуться «до неба». К тому времени, когда ее учитель увидел это, было уже слишком поздно... нога Олив соскользнула в одно из отверстий, и она свалилась на бок. Падение произошло с высоты около двух с половиной метров — девочка упала прямо на голову.
Это было одно из моих самых основных требований во время открытых дверей. Я спросил их, насколько внимательно они следят за детьми на детской площадке. Они объяснили, насколько велико соотношение времени учитель-ученик, и что за каждым ребенком будет тщательный контроль. Разве они не знают, что это занимает всего одну секунду?
— Похоже на сотрясение третьей степени, — говорит один из медиков как ни в чем не бывало, без намека на эмоции в голосе. Мимо меня пробегает еще один из медиков с носилками, они устанавливают бандаж вокруг ее шеи, который почти закрывает ее лицо. Я даже не могу прикоснуться к ней, потому что они окружили ее, держа меня подальше. Я могу разглядеть сквозь просветы между их фигур только ее испачканные розовые лосины.