- Абсолютно достоверная информация. Откуда сомнения, солдат?
Я неотрывно смотрел на Эмили, читая в ее глазах отчаянную надежду. Она не хотела верить, что я враг, не хотела стрелять. Не знаю, как я оказался на противоположной стороне, - наверное, об этом стоило спросить Джона, не моргнув глазом назвавшегося моим другом. Кем он на самом деле был? лжецом? подлецом? волком в овечьей шкуре? Была ли моя память повреждена случайно? или я оказался в искусственно созданной новой реальности, благодаря которой стало возможно собрать армию таких, как я, предателей-солдат, забывших, кто они на самом деле? Не потому ли нам запрещали общаться между собой, делиться историями жизни и ранения? Чтобы мы не смогли случайно раскрыть правду? И не потому ли «элитные техасские войска» оставались в тылу, на безопасном расстоянии управляя обманутыми местными солдатами, брошенными в братоубийственные бои против близких?
- Расскажите обстоятельства моего пленения, - твёрдо потребовал я у оператора, желая умереть на месте, но не смотреть в глаза Эмили; стыд поглощал, давил, проникал под кожу, в ноющее и кричащее от боли сердце. Я не искал оправданий: омерзительное чувство гадливости к самому себе, предательства распространилось внутри, тошнотворное ощущение обманутости. Как лоха развели. Не мог поверить, что целых девять месяцев убивал своих, преданный лучшим другом. Теперь его просьба о прощении открылась истинной стороной, обрела смысл…
Долго не было ответа, будто на том конце не знали, что сказать. Затем молчание прервал голос нового оператора – не того, кто был со мной обычно:
- Не слышу вас. Повторите. Не слышу вас.
Я повторил. Но, кажется, мой вопрос был слишком неудобным, чтобы удостоить его ответом.
- Внимание: потеряна связь с бойцом номер два-два-восемь-пять-четыре, позывной «Айрон». Срочно всем солдатам: найти и обезвредить. Есть основания подозревать его в измене, вероятность дезертирства: девяносто два процента. Внимание…
Я с омерзением зашипел и отступил на шаг, споткнулся, испытывая сильнейшее потрясение. Медленно поднял руку и включил звук на максимум, чтобы Эмили и остальные слышали каждое слово. Глаза женщин округлились, а Эмили, поднявшись на нетвёрдых ногах, сделала шаг вперед, обходя баррикаду. Так близко… я боялся того, что она меня коснется. Я много месяцев прожил в убеждении, что мщу за ее смерть, а оказалось, что по трупам шёл навстречу и мог даже не заметить, как она попадет под мой «каток». Столько зла совершил, что не было никакого смысла продолжать жить дальше… только умереть. Я мог сдержать обещание – погибнуть, защищая.
- Прости, - прошептал я Эмили, глядя сверху вниз и чувствуя то, что давным-давно уже не чувствовал – обжигающие слёзы и тошнотворный ком стыда в горле. Адресовал слова и другим обречённым: – Простите…
Снял миномет с плеча, повернулся спиной к горстке несчастных женщин, лицом к проему окна, сквозь который - я в этом не сомневался, - вскоре ворвутся каратели.
- Отставить, солдат! – немедленно отозвался разозлённый оператор, «вдруг» без помех услышавший меня. – Выполняйте приказ. В противном случае вас ждет принудительное уничтожение. Выбор за вами: хотите жить – возвращайтесь назад. Здание зачистят другие солдаты.
- Да пошёл ты, - устало сплюнул я, в последний раз используя обратную связь: пусть знают, так просто я теперь не сдамся. Я отлично стрелял – положу не менее десятка стилфайтеров, прежде чем меня прикончат. А может, и больше.
- Внимание всем бойцам: отмена операции. Отмена операции. Уходите из района на безопасное расстояние.
Противно пискнул в мозгу сигнал, ритмично, словно второе сердце, отсчитывая секунды в порядке убывания…
- Отступить. Включён режим самоуничтожения.
Я зарычал, впадая в бешенство, что мне не позволят даже такой малости, как самозащита, не дадут кровью искупить свое предательство. Просто ликвидируют, как пришедшую в негодность машину.
- …будет приведён в исполнение через сто восемьдесят секунд. Две минуты пятьдесят девять, две минуты пятьдесят восемь…
Рядом заплакала Эмили, дёргая меня за рукав. Я ощущал рывки, но не чувствовал прикосновения пальцев.
- Тони… - бормотала она с болью. – Тони…
- Эми, уходи. - Я не мог смотреть ей в глаза, не хотел видеть осуждение. – Забудь меня. Попробуйте прорваться или спрятаться. Здесь небезопасно. Уходите!
- Нет… - ее голос дрожал. – Я только нашла тебя… не могу вот так расстаться.
- Слишком поздно. - Я испытывал обречённость и стыд, и хотел понести наказание за все отнятые жизни. - Я уже не тот, что был раньше.
- Не бросай меня снова… - рыдала девушка, которую я так и не вспомнил, лишь узнал благодаря фотографии, неохотно отданной другом-лицемером, да почувствовал сердцем… плачущим, кричащим, истекающим кровью сердцем, оставшимся единственной живой точкой внутри моего искусственного тела.
Наверное, Джон посчитал, что опасности давно нет, раз Эмили мертва. «Я был там», - с ненавистью вспомнил я его слова, он точно знал, что никого не оставили в живых. Он был в Ричмонде, видел уничтоженных жителей и после этого спокойно мог смотреть в мои глаза, лживо рассказывая, будто бы я родился в Техасе…
Женщины гудели, обсуждая, чем я мог бы реально помочь. В основном сходились на том, что необходимо доставить меня невредимым в штабной центр, чтобы обороняющиеся узнали, наконец, с чем имеют дело. Да только не понимали, что город в плотном кольце: никому из нас не выбраться.
- Уходите все! – заорал я, до них никак не доходило, что через две минуты они погибнут, если все еще останутся рядом со мной.
- Две минуты ноль пять, две минуты ноль четыре… - таймер безжалостно и равнодушно отсчитывал секунды моей жизни.
- Они его убивают! – закричала Эмили так яростно, что даже меня поразила. Я обернулся.
Одна минута пятьдесят четыре, одна минута пятьдесят три… все ближе конец. Страшно умирать, но еще тяжелее – жить в образе убийцы. Одна минута сорок девять…
- Ведите его в подвал! – нашлась женщина с нелепым головным убором – присмотревшись, я понял, что это многослойная фольга, облепленная вокруг котелка наподобие шлема. – Там нет радиосигнала, связь должна прерваться.
- Тони, пожалуйста! – умоляла Эмили, чувствуя мое сопротивление. – Если правда хочешь помочь, пойдем со мной, живой ты принесешь больше пользы.
Лора кивнула, и я удивился выражению глаз остальных: в них не было ненависти, которую я заслуживал. Эти несчастные женщины, коих я спокойно расстреливал всего несколько минут назад, готовы были помочь – искренне, сочувственно. Эмили дергала меня за собой, и я неохотно поддался на ее отчаянные мольбы, двинулся следом за исчезающей процессией.
Одна минута ноль одна, одна минута ровно, пятьдесят девять секунд… Спотыкаясь на обломках, мы бежали к лестничному пролету, откуда стали спускаться вниз. Видимо, это убежище давно и успешно использовалось, женщины отлично знали дорогу. Сорок пять секунд…
Пыльная неприметная дверь поддалась, и мы толпой ввалились в темное сырое помещение, пахнущее мочой и потом. Здесь был очень слабый свет, но, приглядевшись, я был шокирован: повсюду стояли, сидели, лежали десятки детей, стариков и женщин. Они все смотрели на меня с неописуемым ужасом.
Сорок одна секунда… Дверь плотно закрыли. Тридцать восемь секунд, тридцать семь…
- Не помогло! – заорала Эмили, намертво вцепившись в мой рукав, как будто намеревалась вместе погибнуть.
- В шахту! – скомандовала Лора, показывая дорогу – никто из насмерть перепуганных людей женщине не воспрепятствовал. По-видимому, ей здесь доверяли.
Тридцать пять, тридцать четыре… Мы бежали настолько быстро, насколько позволяло скопление людей. Я не сразу увидел небольшой, диаметром около метра, провал в метро, сделанный, очевидно, попавшим в здание снарядом, – туда мне и нужно было попасть вслед за Эмили и Лорой. Они полезли первыми. Внутри было не очень темно, в подземном туннеле горели лампы. Пятнадцать, четырнадцать… теперь меня подгонял не только инстинкт самосохранения - кому же хочется умирать, - но и страх за других людей, которые, если я не потороплюсь, пострадают. Девять, восемь… мимолетная задержка благодаря помехам, и опять: семь, шесть…