- Не-е-ет! – закричала Эмили так громко, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Это был отчаянный вопль женщины, прощающейся навсегда. Думала ли она, что в маленьком пространстве старого туннеля умрёт тоже? Или так сильно боялась за меня?
Пять, четыре… Лора, едва дотягивающаяся мне до плеча, неловко пыталась водрузить на мою голову свою нелепую серебристую шляпу. Три… отсчет прекратился, будто связь отрезало стеной. Я слышал только свое частое захлебывающееся дыхание. Мы, трое, смотрели друг на друга полными ужаса, круглыми глазами. Время вышло… наступила полная тишина.
- Всё?.. – едва выдохнула Лора.
- Да… - неуверенно согласился я и поднял руку к голове, но Лора сильно ударила меня по пальцам.
- Жить надоело, дурень?
- Скорей сними с него броню, в ней заложена бомба… - нервно захныкала Эми.
Обе женщины буквально напали на меня, слабыми пальцами пытаясь отодрать плотно прилегающий скафандр с особо прочными креплениями, который и взрывы-то не могли толком повредить. Идеально защищающая «кожа».
- Стойте, - просил я, опасаясь причинить боль, если начну физически сопротивляться. – Да стойте же вы! – рявкнул громко. Отодвинул рукой, даже не почувствовав веса двух человеческих тел. - Это не броня…
Обе испуганно вытаращились, а когда я взялся на шейный хомут, невольно отступили.
Вздохнул. От страха, что Эмили сейчас узнает правду - что со мною стало - сердце почти остановилось. Нажал скрытую кнопку, ослабив ткань. Снял и бросил на гнилую землю перчатки. Эмили вздрогнула, увидев стальные искусственные пальцы. Следила, как они ловко расстегивают «бронежилет». А затем я закрыл глаза и развел ткань в стороны. Немного послушал наступившую мёртвую тишину - женщины даже дышать перестали - и скинул скафандр с плеч, обнажая титановую грудь, под которой билось живое сердце, один из немногих уцелевших внутренних органов.
Я чувствовал, как при дыхании натягивается кожа в верхней части шеи, соединенная с металлическим каркасом – искусственно созданным телом, которым я мог управлять как настоящим. Чувствовал, как без шейного хомута труднее стало держать голову вертикально. Но прочие ощущения, вроде прохлады от движения воздуха по коже, напряжения мышц, были мне теперь недоступны. Я продолжал существовать, мой разум был спасён и пересажен в стальное тело, могучее и неуязвимое, но я больше не был человеком. Создание человеческого гения – идеальный солдат из нерушимого сплава, стилфайтер, не знающий пощады и страха. Киборг, управляемый извне.
Лишь быстро стучащее сердце все еще принадлежало человеку, да разум, потерявший контакт с оператором и наконец-то способный мыслить самостоятельно. Я с ненавистью к себе ждал приговора любимой некогда женщины…
Она не сказала ничего… лишь нежно прижала ладонь к моей щеке, заставив живое сердце забиться еще быстрее от вложенной в жест огромной нежности.
___________________________________
НьюЙорк. Колония для военных и политических преступников, апрель 2573
Скучающе глядя в потолок, я мысленно отсчитывал секунды до полудня – времени посещения. Мне, конечно, было непринципиально: сидеть или лежать, или даже стоять, но чем заняться, бездельничая двадцать четыре часа в сутки? Телеканалы я больше никогда не включал, был сыт по горло правительственной пропагандой. Книги редко выдавали. Спал мало, хватало пары часов для восстановления работы мозга. Вот и слонялся по камере в ожидании приятной встречи. Думал о будущем, - о прошлом вспоминать было тошно, слишком больно, слишком омерзительно, в такие минуты я начинал истово себя ненавидеть и хотел умереть, что совершенно не устраивало Эмили. А ради ее улыбки я был готов на любые испытания, тем более что худшие остались позади.
Я был рад, когда меня перевели в тюрьму для военных преступников, устал от бесконечных допросов и медицинских обследований. Я целый год был заложником врага, невольным предателем родины, но теперь сполна отдал долг, доставив в штаб - в буквальном смысле - секретное оружие противника, предотвратив массовый всемирный геноцид.
Это переломило ход войны, уравняло шансы сторон, повысило способность ньюйоркцев к защите, но я не мог не сокрушаться, что мое возвращение невольно затянуло мировой конфликт на неограниченное время. Были ли наши солдаты милосерднее техасских собак? Щадили ли они детей и женщин?
Ни одна сторона, я понял за эти годы, побывав и там, и там, не была абсолютно права. Насмотревшись патриотических роликов, сулящих солдатам и их семьям золотые горы, молодые романтики шли воевать, с идиотическим энтузиазмом совершая убийство за убийством и считая, что несут тем самым благо стране.
Беда состояла в том, что солдаты умирали за слепую веру в идеализированную, искусственно насаженную цель, тогда как на самом деле их использовали правительственные верхушки, сидящие в глубоком тылу и утопающие в роскоши вдалеке от войны. За что мы умирали? За их благополучие? Я больше не хотел быть чьей-то марионеткой. Если каждый солдат остановится и скажет «хватит», только тогда закончится масштабное кровопролитие и наступит долгожданный мир. В войне - давно пора проснуться и понять это - не бывает победителей.
Именно потому я находился в тюрьме, по статье «дезертирство». Предательство было невольным, внушенным, и мне его простили, но я отказался вернуться на фронт. По законам военного времени меня должны были расстрелять, но предпочли дать пожизненное, как представляющему ценность. Конечно, в глубине души они надеялись, что мне надоест в четырех стенах и я соглашусь пополнить ряды «новой непобедимой армии Нью-Йорка». Этого никогда не произойдет, и я в свою очередь надеялся, хотя шансов было мало, что война когда-нибудь закончится, и меня выпустят на волю, а может, даже и найдут со временем способ вернуть человеческое тело. Этой надеждой я и жил последний год. Жил ради Эмили и нашего ребенка.
Я вскочил с большой двуспальной кровати, услышав далекий скрежет металлических тюремных засовов, а затем шаги – тяжёлые мужские, легкие женские и почти незаметные детские. Примкнул к маленькому окошку, сквозь прутья решётки высматривая долгожданных гостей.
- Э-ге-ге-ей! – радостно воскликнул, когда смог разглядеть любимые черты. Эмили держала девочку за руку, трехгодовалая Энни несла для меня букетик полевых цветов, в буйстве растущих вокруг тюремной стены. – Мои любимые девочки!
Отошел, позволяя охраннику впустить посетителей, кивнул ему благодарно, как старому приятелю. Стремительно обнял жену, поднял на руки и прижал к стальной груди, под которой неистово билось живое любящее сердце, дочку.
Эмили улыбалась настолько счастливо, что не возникало и капли сомнений в ее любви, в том, что она с таким же нетерпением, как и я, ждала этот священный час один раз в день. Не важно, что я совершил – она простила меня. Не важно, кто я, она любила меня таким, каким бы я ни был, даже если неудачный случай и происки врага превратили меня в сущее чудовище. И всякий раз эта ее улыбка грела мне сердце и позволяла надеяться, что дальнейшее существование имеет смысл.
За время войны я понял одну важную истину: что бы ни случилось с нами, кем бы нас ни сделала судьба, главное – в душе остаться человеком, не очерстветь, слушать голос сердца, верить в него. И покуда есть любовь на свете – она будет спасать этот порочный мир.