- Ты не обижайся на пацанов, Лев, - попросил я. Прозвище «лев» Джон получил за одноимённую фамилию, а также благодаря своему уму и утончённости, хотя какой из него лев? Тихий и спокойный котенок. Ему бы работать в научной сфере с его образованием, а он рвал жилы в нашем аду. Многие за глаза называли Джона трусом, так как он предпочел вкалывать, а не воевать. Но я не был согласен с такой формулировкой, мне война, как и многим, казалась глупой тратой сил и времени. Почему вместо того, чтобы растить зерно и пасти скот, мы убиваем друг друга? Что мы не поделили? Разве война сделала нашу жизнь лучше? богаче? спокойнее? Нет. Тогда почему мы продолжаем бессмысленно воевать, разрушать, ненавидеть, грабить? – Просто все на нервах, беспокоятся за свои жизни, семьи. Сам видишь, Техас совсем зарвался, обезумел. Все ему мало.
- Они всего лишь борются за свое существование, - объяснил Джон, его голос был наполнен безнадежной грустью. – Как и остальные.
- Но что-то очень уж агрессивно борются, - ощетинился я, уходя в глухую оборону, ненавидел спорить с другом, но и молчать не мог.
- А НьюЙорк не агрессивно? – парировал Джон и был прав: за последние десятилетия штат НьюЙорк тоже разросся, подчиняя себе штаты, неспособные ему противостоять. На восток продвинулся до Айовы, на юг до Джорджии. И пошел бы дальше, если бы на его пути не встал Техас. При этом мнения проживающих там людей, находящихся на грани вымирания, в учет не ставились. Если отстраниться, то со стороны мы выглядели не лучше техасцев, обороняющих собственные интересы на территориях бывших США.
Мы невольно остановились. Джон смотрел на меня с прищуром, но не с недоверием, – мы были хорошими друзьями. Пока были.
- Чувствую, что пришла пора делать выбор, - нехотя начал Джон, и я понял, что он собирается сообщить нечто неприятное. В ином случае у него не было бы такого траурного лица.
- Куда теперь подашься? – предположил я в надежде на лучшее.
- Бежать дальше некуда, - скривил губы мой техасский приятель. – В свете последних событий, боюсь, меня уже нигде не примут – внешность выдает. Я враг, и даже здесь, где меня давно знают, замечаю насторожённые, порой злобные взгляды. Неровен час воткнут нож в спину.
Я вздохнул: он был прав.
- Мое место с родными, - заключил Джон. Что ж, это был не самый худший выбор. Худший он озвучил потом: - Работы в моем родном городе нет, а матери требуются дорогостоящие лекарства. Единственное, что мне остается, это пойти на фронт, Айрон.
Айрон – моя кличка. У каждого из нас было прозвище, так удобнее общаться между собой. Мы словно становились ближе, аккуратно избегая национальной тематики, оставались просто людьми, одинаковыми трудягами. Изначально меня прозвали Айрон Мэн – Железный человек, но затем кличка сократилась до простого «Айрон». После тяжелейшей травмы головы правая сторона моего черепа была заменена искусственным материалом, частично пластиком, частично особо прочным титановым сплавом. Некоторое время я пугал знакомых и прохожих, ходя на работу с наполовину стальным лицом, и какой-то ребёнок, показывая на меня пальцем, закричал «Железный человек, железный человек!» Парни услышали это и с тех пор прозвище закрепилось за мной навсегда.
Позже мне пересадили кожу, закрыв пластину, но если внимательно присмотреться к основанию волос, и сейчас можно было заметить давно заживший шрам, а во внутреннем уголке глаза увидеть металлический блеск.
Новость от Джона произвела на меня угнетающее впечатление, ведь с этого мгновения он фактически объявил нас врагами, – вряд ли он собрался воевать на этой стороне.
- Ты меня осуждаешь? – спросил он спокойно.
Я неохотно покачал головой.
- Нет, - сказал полуправду. – Просто не могу себе представить, что однажды ты вломишься в мою дверь, и мне придется стрелять в тебя, чтобы защитить себя и жену.
- Надеюсь, до этого не дойдет, - грустно улыбнулся Леон, мягко похлопав меня по плечу, словно прося прощение за еще не совершённое, но уже запланированное преступление. – У меня есть некоторое медицинское образование. Так что, может, я буду нужнее в тылу или на второй, третьей линии фронта.
- Ох, себя не обманывай, - проворчал я; работа врача и даже медбрата считалась элитной, получить ее было неимоверно трудно, и если бы квалификация Джона позволяла это, он уже давно работал бы в этой сфере.
Джон заспешил в цех, и я, ступая следом, сожалел о скорой утрате друга. Тяжело терять близких на войне - это неизбежное зло, - но терять их из-за убеждений еще больнее. Это вроде как предательство, но ведь не навяжешь техасцу ненависть к родной земле.
По окончанию рабочего дня все мы получали пайки. Деньги только раз в месяц, да и то крохи. Бумажки давно потеряли значение в новом мироустройстве, теперь самой ценной валютой стали продукты. Предметы комфорта вроде стиральных машин, компьютеров, микроволновок были утрачены, так как электричество подавалось лишь столько, за сколько ты мог заплатить, – хватало на кратковременную работу плитки, энергосберегающую лампочку да просмотр старого телевизионного ящика. Примитивная мебель сколачивалась своими руками, одежда обменивалась на лекарства или еду. Палка колбасы, несколько банок консервов, хлеб, вода – вот заработная плата в конце утомительной смены. Ее еще нужно было поделить между членами семьи, и хорошо, если ты жил один или семью имел немногочисленную. Хорошо, если еще кто-то из родственников работал. Тогда еще можно было как-то существовать.
Я жил на семнадцатом этаже прогнившего насквозь многоквартирного дома, практически не сохранившего стекол. Весь квартал, да что там, весь город теперь был похож на район нищего китайского «гетто»: обветшалые высотки, пестрящие лоскутами сохнущего на балконах разноцветного тряпья. Вонючие серые лестницы, которые никто не убирал, так как профессия уборщицы исчезла еще в прошлом веке. Неработающие лифтовые шахты и забитый до отказа, кишащий крысами мусоропровод. И это еще не самое ужасное здание в городе.
Я привычно постучал условным сигналом, и дверь открыла жена – стройная брюнетка с завораживающими каре-зелеными глазами, хрупким станом и изумительно добрым характером. В наше сложное время, когда даже крысы порой использовались как еда, она однажды умудрилась приютить бездомного щенка, чудом уцелевшего в голодающем городе. Мы именно так с ней и познакомились, – я вступился за нее, когда она столкнулась с мародерами.
Эмили опрометчиво вышла выгуливать собаку, чем немедленно привлекла внимание нескольких бродяг. Когда появился я, щенок уже корчился в агонии, а девушка, крича и обзываясь, пыталась вырваться из грязных рук жестоких подонков, чтобы помочь меньшему другу. Еще немного, и она отправилась бы вслед за собакой на тот свет – один из бездомных собирался перерезать ей горло, чтоб не верещала. Я едва поспел, - мне стало жалко девчонку. Тяжёлая многочасовая работа в цеху сделала меня сильным, так что не составило труда разбросать четверых истощённых голодом мужчин и вырвать из их рук девушку. Безутешно рыдающую, я отвел ее к себе, так как она находилась в шоковом состоянии и не могла внятно назвать свой адрес.
- Ну что ты в самом деле, - увещевал я, подогревая на старой ржавой плитке воду, чтобы заварить успокоительный чай. – Этого следовало ожидать. Хорошо сама жива осталась. Спасибо скажи.
- Спасибо, - провыла она сквозь всхлипы.
- Да не мне, - отмахнулся я нетерпеливо. – Случаю. Ведь я мог и не оказаться поблизости. Как ты вообще додумалась вывести на улицу пса, в наше неспокойное время?
- В Аризоне собак не едя-ят! – завыла она еще сильнее, закрывая худое лицо маленькими изящными ладошками. Тогда-то я и обратил внимание, что, в довесок к добросердечию, девушка еще и поразительно красива.