— Пошли! — сказал я Митьке.
— Чего это? Чего от народа отставать?
Федосов так же увлеченно, как и другие, рассуждал о том, кому идти за водкой, сколько брать, где выпивать, И у него было такое же блаженно-размягченное лицо, как и у остальных. У меня уже был опыт, и я знал, что увести Митьку оттуда, где пахнет выпивкой, не так-то легко. Участвовать в их затее у меня не было никакого желания, а оставить Митьку я не мог. Он быстро пьянел и становился прилипчивым и отвратительно слезливым. А потом несколько дней подряд страдал, и на мою ни в чем не повинную голову сыпались упреки: куда я глядел, зачем не остановил его вовремя?
— В таком случае не жалуйся потом. Я пошел.
— Да погоди ты! Вот человек…
— Словом, ты как хочешь, а мне здесь делать нечего. Но имей в виду, если ты сегодня наберешься…
— «Наберешься», «наберешься»!.. — оскорбленно и расстроенно забормотал Митька. — «Наберешься»… Пенсию обмыть…
За день солнце так накаляло город, что ни в тени, ни в помещении нельзя было спастись от убийственной знойной духоты. Люди становились апатичными ко всему, равнодушными. Вот и Митька, поворчав рассерженно, пока мы шли по скверу, довольно быстро устал бормотать ругательства.
Как только нырнули в дверь двухэтажного здания и оказались в прокаленном солнцем коридоре, я направился к библиотеке. Митька неохотно последовал за мной. Ему, кажется, было все равно, куда идти. В библиотеке никого, кроме Леночки, не было. Стуча протезом, она вышла из-за барьера, критически осмотрела Митьку, в котором, наверное, ей хотелось увидеть человека героического (я ей расписывал Митьку именно таким), но мой друг своей внешностью ее явно разочаровал. И тем не менее Леночка подала руку. Сначала — мне, потом — Митьке.
— Здравствуйте, — улыбнулась она. — Так это вы и есть тот самый фронтовой друг Славы, о котором я слышала столько хорошего? Вы Митя Федосов, я не ошиблась?
— А кто же еще? Митька Федосов и есть. — Мой друг был, по-моему, чуть-чуть смущен, услышав о себе такие слова. — Мы со Славкой давние друзья — это верно.
— Записать вас, Митя? — спросила Леночка.
— Записывай, чего там, — снизошел Митька.
Пока она заполняла формуляр на Митьку, я устроился на краю длинного стола, подтянул поближе толстую потрепанную подшивку «Комсомольской правды». Подшивка была пухлая и неподатливая, так что я даже разорвал культей верхнюю газету.
— Ты чего сам-то? — спросил Митька. — Пусти, подсоблю.
Он развернул передо мной подшивку, присел рядом и зашептал мне в ухо: «Какую книжку брать-то?» Он человек самолюбивый и страдает, если в чьих-то глазах выглядит невежественным или неумелым. Я посмотрел на стопку книг, выставленных Леночкой на барьер. Посоветовал шепотом: «Возьми «Мое поколение» Бориса Горбатова и вон ту беленькую — Джека Лондона».
Митька кивнул, подошел к барьеру, отобрал книги, отчетливо выговорив имена авторов, и, довольный собой, возвратился к столу. Вслед задним, стуча протезом, ко мне подошла Леночка, села напротив, полистала потрепанную, читаную-перечитанную книжку и положила ее передо мной.
— Возьмите. Прекрасная вещь. Я специально для вас придержала. У меня целая очередь за ней. Над книгами я никогда не плачу, а эту, честное комсомольское, не могла читать без слез. А интересно как! Не оторвешься. Обязательно прочтите.
— Что это? А, Ванда Василевская, «Просто любовь»! Ты права, Леночка, как будто специально для меня написано. Только напрасно ты ее придержала. Ложь это, сплошная ложь.
— Как?.. Почему — «ложь»? — Леночка обиженно оттопырила нижнюю губу. — Что вы, Слава! Прекрасная вещь…
— Прекрасная!.. Вот именно… Что она знает, Ванда Василевская? У нее безрукий инвалид — чуть ли не самый счастливый человек на свете. Очень красиво изобразила. Спросила бы у меня. Я бы рассказал ей, что это за счастье — остаться без рук.
— Зачем вы так, Слава? — Леночка даже отвернулась, расстроенная и огорошенная. — Нельзя быть злым.
— Ты, Леночка, не принимай мои слова близко к сердцу. А «Просто любовь» Митьке запиши. Пусть прочтет.
Митька взглянул на меня вопросительно, но промолчал. Пока мы с Леночкой вели дискуссию о повести Ванды Василевской, которая мне и в самом деле казалась придуманной и потому фальшивой, Митька наблюдал за нами, А когда мы с ним вышли, спросил: