— Товарищ капитан, — подала голос Галя, — Славику надо бы лечь. Устал он, должно. Больно долго на ногах.
Васюта улыбнулся такой знакомой улыбкой, что я впервые со дня ранения со всей определенностью осознал себя безвозвратно отторженным от нормальных людей и от жизни. Но мой бывший комбат ничего не заметил. Он положил руку мне на плечо и опять улыбнулся знакомой улыбкой:
— Раз надо, Слава, — значит надо. Мы с полчасика посидим с тобой. Время пока терпит.
— Ничего, товарищ гвардии капитан, — возразил я. Появление гостей излечило меня от усталости. — И здесь можно поговорить. Напрасно она паникует. Я могу даже в коридор…
Я говорил с гордостью. Но разве мог Васюта, здоровый человек, понять мои чувства? Он подмигнул дружески:
— Я тебе, Слава, больше не командир. Она, — он кивнул на Галю, — твое начальство. Ей и я бы подчинялся охотно.
— Пойдем, Славик, пойдем! — Галя потянула меня к эстраде. — Господи, чего же ты упираешься? Беда мне с тобой.
Комбат и Митька шли позади нас, чуть слышно переговариваясь. Когда Галя помогла мне улечься, гости устроились в проходе между моей и свободной теперь кроватью Толи Попова. Васюта и Митька снизу, само собой разумеется, не рассмотрели хорошенько моих соседей, и им — комбату, во всяком случае, — было не очень трудно прикидываться бодрыми весельчаками. Сейчас же, сидя между ранеными, не выходящими из беспамятства, стонущими и поскрипывающими зубами, мои гости были явно не в своей тарелке. Вот заскрежетал зубами Сурен. Васюта достал из кармана трофейный портсигар белого металла. Не открывая, довольно долго вертел в руках. Потом вздохнул с сожалением и сунул в карман под халат.
— Ничего не поделаешь, — выговорил он, обращаясь как будто к себе. И добавил: — Все это скоро кончится.
Высказался и уставился в окно. На лбу прочертились морщины, глаза сделались беспомощными. Мне стало жалко бывшего своего комбата. Я подумал, как тяжело, наверное, здоровому, жизнерадостному человеку попасть на нашу эстраду, оказаться среди людей, доживающих в беспамятстве и мучениях последние дни своего земного существования. «Какого черта их сюда принесло?!» — непонятно на кого рассердился вдруг я.
Посмотрел на Митьку. Он выглядел замороженным. Надо было сказать что-нибудь остроумное, беспечно-легкомысленное и, может быть, самому первым рассмеяться, чтобы комбат и Митька не сидели такими скисшими. Но в голову не приходило ничего стоящего, и не было никакого желания смеяться. Опять скрипнул зубами Сурен. Васюта сказал:
— Такие дела, земляк. Победу оплачиваем золотом высшей пробы. Но что делать? Война не уступает ни гроша. А ты, Слава, держись — у тебя не так все страшно, как могло быть… Голова у тебя — дай бог всякому. — Васюта натолкнулся взглядом на многослойную повязку, укутывающую мой череп, и пристыженно умолк. Потом расстегнул планшетку, вырвал из какого-то блокнота листок бумаги, быстро написал несколько слов и положил записку на тумбочку. — Вот что я хочу сказать тебе, Слава. Подлечишься, выпишешься из госпиталя — отправляйся в Одессу. Это адрес моих стариков. Там о тебе будут знать. Если меня вдруг не окажется — всякое же может случиться, пока война не кончилась, — не имеет значения. Мама у меня — золотой человек. Она тебя в обиду не даст. Ну что же, Слава, прощай. Надо в офицерскую палату заскочить. Алешка Стригунов, товарищ мой по училищу, там лежит…
— Нет его, — вмешалась в разговор Галя. Она готовила какое-то лекарство для Сурена. — Уехал давеча в часть…
Сказала это и опустила голову. Вид у нее был потерянный и жалкий. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, что Галя убита горем. Васюта посмотрел на нее, сочувственно покачал головой и приказал Митьке:
— Через полчаса выходи к машине! К местному начальству заскочу. Наведу справки об Алешке.
Гвардии капитан Васюта, рослый, подтянутый, стремительный, в наброшенном на плечи застиранном белом халате, прошагал под восхищенными взглядами «вокзальных» и исчез в провале лестницы. Митька остался на прежнем месте.
— Вот и закончилась для тебя война… — вздохнул он.
Вздохнул и затих. Вытаращился на меня и — ни слова. И я молчал, парализованный идиотской скованностью. Говорить не было никакого желания. О чем, собственно, говорить? Развела судьба нас с Митькой навсегда. И все наши недавние мечты оказались пустым звуком, и дружба наша рухнула от взрыва шального снаряда…