Я сидел на стуле у стола инспектора. Митька перебирал барахло. Когда ему попадалось что-нибудь стоящее, он показывал мне, советовался, не сгодится ли. Мне все было не по душе. Федосов смотрел на меня с негодованием и опять начинал поиски. В руках у него появлялись желтые, зеленые, синие, красные вещи, большие теплые одеяла и маленькие платочки с разноцветными узорами.
В конце концов я, наверное, привык к виду этих вещей. Они уже не возбуждали во мне первоначальной брезгливости. Кое-что даже стало нравиться. Митька, с моего согласия, отобрал для именинницы белую пуховую кофточку с огромными перламутровыми пуговицами и коричневое плиссированное платье.
— А еще нос воротил! — самодовольно высказался Митька.
Двадцать второго июня в условленное время мы входили во двор трехэтажного дома на тихой улице неподалеку от Сабунчинского вокзала. Из кармана Митькиного халата горлышками вверх торчали две поллитровки, обернутые бумагой. Когда и где он их раздобыл, я понятия не имел. Увидел этот «подарок» только в трамвае, когда мы ехали сюда из Арменикенда. Я набросился на Митьку шепотом. Он сначала улыбался, а потом обиженно отмалчивался. Не хотелось портить настроение ему и себе, и потому, что все равно ничего нельзя было изменить, я махнул рукой на «подарок».
Через двор протянулись, пересекаясь во многих местах, веревки с сохнущим на них бельем. Здание изнутри опоясывали по второму и третьему этажу увитые диким виноградом балконы-галереи. Выяснив у крикливой черноволосой женщины в засаленном переднике (она снимала высохшее белье с веревок и складывала в большой эмалированный таз), где находится двадцать первая квартира, мы двинулись на второй этаж. Подниматься пришлось по наружной железной лестнице, ведущей )на балкон-галерею. Вверху нас ожидала Леночка в своем неизменном выгоревшем сарафанчике, на котором уже и белые круглые горошинки не были видны. Теперь я порадовался, что уступил Митьке и мы пришли не с пустыми руками…
На закрытом густо растущим диким виноградом балконе-галерее около распахнутой настежь двери, за которой звучала патефонная музыка, стоял кухонный столик. На нем дружно шумели отливающие начищенными медными боками три примуса. Остро пахло какой-то восточной пищей. Над большой красной кастрюлей и вместительным чугунком поднимался пар. Вовсю кипел и сверкающий отмытостью зеленый чайник. У столика колдовала пожилая женщина в домашнем халате с короткими рукавами и пестром платке на голове. Леночка шепнула мне:
— Это тетя Аня из Махачкалы. Специально приехала.
Из распахнутой двери вышел Борис. На нем были серые, хорошо отутюженные брюки и свежая белая безрукавка. Ворот не был застегнут и открывал красные рубцы на груди. Привычно запрокинув голову, Леночкин брат шагнул нам навстречу:
— Привет, ребятки!
Он пожал мне и Митьке руки и, обняв нас, уверенно повел в комнату. Здесь Борис не ощупывал ногами пол, не натыкался на мебель. Он подвел нас к столу, на котором стояла бутыль красного вина, плетеная хлебница с нарезанным батоном, тарелки с кабачковой икрой, украшенной зеленью, салат из ядовито-розовой редиски, продолговатая селедочница с серебристыми кусочками сельди, обложенными кружочками лука, глубокая салатница с темно-красной горой винегрета. Такого обилия вкусных угощений не видел я уже много лет. А тут еще аппетитно пахло печеным…
На подоконнике стоял патефон. Крышка его была поднята, вращалась черная пластинка. Звучал растроганный тенор:
Патефоном занималась полная пышногрудая женщина в белой блузке без рукавов и темно-бордовой тесной и коротковатой для нее юбке. Женщина кивнула нам, приветливо улыбаясь. Лицо ее было как будто знакомым, но я все-таки не узнал ее. Но вот она поставила новую пластинку, накрутила ручку патефона и направилась к нам. Она смеялась и шла на Митьку, как танк. Только сейчас я узнал ее. Это была Ирочка Погребная — так почему-то все в клинике называли врача-стоматолога Ирину Александровну. Ирочка откровенно добивалась Митькиного внимания. У нее, наверное, были на этот счет свои планы.
— О, и вы здесь! — Она прямо-таки вцепилась в Митьку. — Будет хотя бы с кем потанцевать. Приглашаете, Федосов?
На его месте я бы растерялся. Но Митька не из таких. В мышиного цвета халате и кальсонах, рядом с пышногрудой, нарядной Ирочкой, он выглядел жалко. Но это ни его, ни ее ничуть не смущало. В тесно заставленной мебелью комнате они плавно двигались в томном танго.