«Какие замечательные люди! Как они все радуются за меня! — Мне хочется думать благодарно и восторженно, хочется обнимать всех подряд. Но я опустошен. — Где же профессор?..»
Наконец появляется Ислам-заде. Перед ним опять все расступаются. Он достает из кармана черную самопишущую ручку, протягивает мне и торжественно произносит:
— Подарок, слушай, от старого Ислама. Этой ручкой много было написано. Теперь, Слава, ты будешь много писать. После обхода каждый день приходишь в библиотеку писать. Книгу будешь переписывать. Какую? Она, слушай, выберет, — указывает Ислам-заде на Леночку. — Каждый день. Процедура, да?
«Митька, здравствуй!
Пишу я тебе сам. Правда, рядом сидит Леночка. Она придерживает бумагу. А все остальное — это моя работа. «Рука Крукенберга» держит самописку (Ислам-заде сделал мне такой царский подарок), и я сам вывожу буквы на бумаге. Писать, само собой разумеется, мне пока трудно. Приходится сильно сгибаться, и болит поясница. И никак не могу научиться придерживать самостоятельно бумажный лист. Но это чепуха — научусь. Пока каждый день упражняюсь. Это помогает. Все крепче становятся «пальцы», все ровнее почерк. Упражнения по письму профессор называет «процедурами», и мне каждый день приходится выполнять заданный Леночкой урок. Я переписываю «Евгения Онегина». Кроме пользы, «процедуры» приносят огромное удовольствие. Даже усталость меньше мучает.
Леночка мне очень помогает. Вообще-то она собиралась уволиться и уехать к тете Ане в Махачкалу. Ни за что не хочет жить вместе с Люсей (она вернулась к Борису, и он ее простил), а из-за меня осталась. Это мне подарок от судьбы.
Хлопов и Грушецкий выписались и уехали по домам. Из госпитальных в клинике теперь я один. Наверное, совсем скоро и моя очередь подойдет. Поеду в Одессу. Как жизнь дальше сложится, не могу себе представить. Но честное слово, Митька, будущее перестало меня пугать. Я умею писать!
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Человеку, к сожалению или, может быть, к счастью, не дано знать своего будущего. Мы — автор этой книги и ее герой — люди одной судьбы. Впрочем, я бы не сказал, что он а я — это один человек. Не сказал бы не потому, что у нас разные имена (в этом автор волен поступать как ему заблагорассудится), а по той причине, что нас разделяет треть века. Герой не ведает о своем будущем, а мне оно известно на десятилетия вперед, его взлеты и падения, достижения и потери.
…В вестибюле Центрального Дома литераторов едва ли не ежедневно можно встретить немолодого уже, полнеющего человека, одна рука которого выглядывает двумя негнущимися «пальцами» из укороченного рукава пиджака, вторая, сведенная в локте параличом, нелепо вздрагивает при каждом движении. Парализованная нога при ходьбе характерно волочится. В провалах черепа на лбу и темени пульсирует его мозг.
Это герой настоящей книги. «Рука Крукенберга» сослужила свою службу — он стал писателем. Нам приходится часто встречаться. Как все бывшие фронтовики, мы любим вспоминать прошлое и, вспоминая, думаем о будущем, о судьбах человечества. Владислав Горелов, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет, сохранил юношеский оптимизм. Он уверен, что судьба неспроста подарила ему столько незапланированных лет. Это небывало долгая творческая командировка в страну Жизни. Святой долг моего героя — взывать со страниц своих книг к человеческому разуму, предостерегать молодых и напоминать тем из его сверстников, у кого с годами слабеет память, во что человеку обходится война.
Монументы молчат. Люди могут услышать лишь голос прошедшего войну живого солдата. Да услышат они его!..
1945—1979