Она прямо не сказала, но я понял, что, если отказаться от операции, значит — все. Подумал так и не испугался. Какая разница, буду я на свете завтра или послезавтра? Чего бояться? Все равно…
— Слышь, Слава! Чего тебе скажу, парень…
Чего этому еще от меня надо? Кто это? Открываю глаза. У кровати стоит немолодой санитар Иван Иванович. На щеке у него большое красное пятно. Я не понимаю, шрам это или такая родинка. Иван Иванович со своим напарником Ковальчуком носит меня в операционную и перевязочную.
Лицо санитара расплывается и дрожит, как мираж в накаленной солнцем пустыне. Но вот Иван Иванович наклоняется ко мне.
— Слышь, Слава, — дышит он мне в лицо горьким табачным запахом. — Докторша наша, Любовь Михайловна, операции делает не хуже самого майора Смолина. Святой истинный, самому слыхать пришлось разговор ее с капитаном Павлюченковой. Наша-то так прямо и сказала: «Я все продумала и не сомневаюсь». Ты верь ей — не даст помереть.
— Страшно… — шепчу я.
— Страшно, — соглашается Иван Иванович. — Как же не страшно? Трепанация черепа! Однако ты уж потерпи. Коль судьба у тебя такая — надобно терпеть. Жить будешь…
— Кто может знать?
— Будешь, Славик, будешь. — Это Галя. Я и не заметил, как она подошла. — Точно тебе говорю, Любовь Михайловна так все спланировала, что никакой ошибки не может быть. Я нисколько не тревожусь. Очень тебя прошу, соглашайся.
— Если ты просишь… — Я, само собой разумеется, уже и без их уговоров решился. Просто страшно было выговорить бесповоротные слова. Теперь путь к отступлению был отрезан. — Если ты просишь, то я, конечно… Можешь сказать Любовь Михайловне, Горелов согласен. Только сразу, а то передумаю. — И мне стало страшно.
16
Предсказания Смолина сбылись. Майор как в воду смотрел. У Горелова начался абсцесс мозга. Капитан Тульчина поняла это в то утро, когда в ординаторскую прибежала сама не своя Галя и объявила, что у Славика пищевое отравление. Опытная сестра, она конечно же кривила душой. Кому-кому, а Гале-то было понятно, что это никакое не отравление. Она просто боялась посмотреть правде в глаза.
К полудню у Горелова повысилась температура. При осмотре Любовь Михайловна установила нистагм — блуждание зрачков. Пункция подтвердила наихудшие подозрения: у раненого резко возросло внутричерепное давление. Снижать его можно было лишь с помощью новых пункций. Мучительные эти уколы в позвоночник Горелов сносил безропотно и обреченно. Ей же приходилось прибегать к этому крайнему средству, чтобы сохранить раненого до операции…
В памяти Любови Михайловны все чаще всплывала поразившая ее когда-то картина: придя дня через три-четыре после трепанации на обход, они застали Горелова лежащим на боку с приподнятой головой. Он читал.
Разумеется, Любовь Михайловна видела в госпиталях раненых с книгой. Но здесь, на «вокзальном» возвышении, это выглядело неправдоподобно. Десятки, а может быть, сотни искалеченных войной людей прошло через ее руки за три с половиной года. Но никого еще капитан Тульчина так страстно не мечтала увидеть возвращенным к жизни, как этого немыслимо искалеченного солдата.
Обход она начала В срок, в девять утра. Поднявшись на возвышение, Любовь Михайловна остановилась у кровати Горелова. Раненый не открывал глаз. Мальчишеское лицо с едва пробившимися черными усами над искусанной верхней губой могло показаться неживым. Щеки ввалились и приняли старческий, изжелта-серый оттенок, губы, в черных ранках, вспухли. На лице Горелова была такая умиротворенность, такая по-младенчески обнаженная незащищенность, что она растроганно подумала: «Уснул, кажется. Пусть поспит…»
Внезапно раненый открыл глаза, Расширившиеся, болезненно блестящие, они почудились ей обезумевшими. Чтобы не выдать беспокойства, она ровным голосом спросила:
— Как чувствуешь себя, Слава?
— Как чувствую? — переспросил он шепотом и усмехнулся: — Лучше некуда! Спасибо, до победы дожил. Теперь и…
— Тебе чего-нибудь хочется? Может быть, на балкон вынести? Погода сегодня бесподобная. Солнышко светит по-летнему.
— Только балкона мне не хватает! Я одного хочу — попасть живым на родину… Вот вы… вы скажите, могу я?.. Есть… шанс?.. Если бы вы знали, как я… как мечтаю!..
Голос его не поднимался выше шепота. Капитан Тульчина видела его глаза и не в силах была заставить себя сказать хоть слово в ответ. Имела ли она право обещать ему столь долгую жизнь — дни или даже недели впереди? Но ведь и промолчать было нельзя.