— Да разве пластинки — яйца, что ты их на копы считаешь? — перебил Стаха Оська и улыбнулся.
— Та все одно… Много пластинок, — сказал Стах и, быстро вынув из-под полы сверток, развернул его и предложил — Гайда меняться!
Кольцо копченой колбасы лежало на обмасленной, жирной газете. Опять вкусно запахло чесноком, и нам очень захотелось отведать этой колбасы.
— На что? — деловито спросил Оська.
— На патроны!
— На какие патроны? — спросил я.
— На те, что я дал вам на прошлой неделе.
— Эх, вспомнил! Да их уже давно нет у нас! — нараспев, протяжно ответил Оська.
— А где же они? — протянул Стах.
— Нет — и весь ответ! Ты что, спрос? — отрезал Оська.
— Ага… понимаю… У вас, должно быть, есть шпаер. Вы их выстреливали из шпаера?
— Откуда шпаер? Выдумывает тоже! — вмешался я и уверенно добавил: — Патроны твои нашла тетка Марья Афанасьевна и кинула в помойную яму.
— В какую яму? — удивился Стах. — Ты брешешь!.. — Помолчав, он вкрадчивым голосом, показывая на колбасу, сказал: — Может, мало, то я принесу вам еще столько. Марко мне даст наган, и я выстреляю патроны… Зачем они вам?
Стаха перебил скрип калитки. С улицы во двор вошла тетка Марья Афанасьевна. Стах, быстро обернув колбасу газетой, спрятал сверток за спину. Сел рядом с нами на скамеечку ровно, чинно, как ни в чем не бывало.
Тетка спросила:
— Молоко выпили?
— Выпили, — ответил я, — и кролика лопухами покормили.
— Марья Афанасьевна! — вдруг ввязался Стах. — Правду это Васька говорит, что вы патроны в помойную яму кинули?
— Какие патроны? Я не знаю никаких патронов. Я вам покажу патроны! Еще дом взорвете, окаянные! — сказала Марья Афанасьевна и, обиженно поругиваясь, ушла на кухню.
— Видите! Я же говорил!.. — сказал Стах вскакивая. — А ну, принесите патроны!
— Чего ты канючишь? Пристал, как репейник, и ноет: «Дайте патроны, дайте патроны!» Сказано, нет у нас патронов! — обозленно ответил Оська.
Стах задрожал:
— Не хотите?
— Ну, не хотим. Мало тебе? — огрызнулся Оська.
— Ладно, раз так… Я все расскажу Марку. Я скажу ему, что у вас есть шпаер, что вы забрали у меня патроны и не хотите отдать. Я расскажу, как вы обманули меня: вместо щегла дали щеглицу, а она совсем не поет. Я знаю, где твой отец, Васька, — он с красными ушел. Да, да! Я скажу Марку всё!
— Иди, иди, говори! Доносчик! — еще больше обозлился Оська и открыл калитку. — Ну, выметайся!
Стах медленно, не торопясь, словно о чем-то раздумывая, переступил порог калитки.
А я закричал ему вслед:
Темно.
Роса давно покрыла траву. В усадьбе у Гржибовских шумно. Освещены и открыты окна. Играет граммофон. Чей-то хриплый, надорванный голос поет:
Пахнет жареной свининой.
Из высокой трубы к звездам взлетают искры.
Гржибовские пекут, варят, назвали к себе гостей. Они радуются возвращению сына. Наверно, он сидит сейчас в гостиной, расстегнув тугой френч, и, нахлеставшись самогонки, слушая пение, смотрит в граммофонную трубу.
А что, если Стах в самом деле расскажет Марку о патронах? Ему уже передали, что мой отец уехал с походной красноармейской типографией. Отец издавна не любил Марка, звал его гультяем, пройдысвитом, кулацким вылупком.
Марко может отплатить сейчас за это Марье Афанасьевне, нам с Оськой.
— Надо получше заховать наган! — сказал я Оське.
— Ты думаешь, разыщут его в сарае?
— Еще бы! Протянут руку, разбросают бутылки, нащупают твердое и вытащат.
Где же лучше запрятать наган?
На чердаке? Нет, на чердаке худо. Может, в подвале — зарыть в глину под лестницей? Еще хуже. В подвале будут искать обязательно. Помолчав, я предложил спрятать наган в дупло груши. Кому придет на ум обыскивать одинокое, растущее на огороде дерево?
Достаем наган и патроны из старого хранилища. В клетке фыркает и, услышав шум, стучит лапами об пол тетушкин кролик.
Оська туго обвязывает револьвер и патроны куском старой, рваной рубашки.
Оглядываясь по сторонам, идем на огород. Шелестят листья кукурузы. Хрипит граммофон у Гржибовских. Груша стоит на бугорке. Подходим к ней вплотную.