И, думая о том, как расстанется с Валентиной, Эндер потерял уверенность, что должен лететь на Лузитанию. Однажды его уже забрали от любимой сестры — и как он жалел потом о годах дружбы, которые у него украли! Может ли он оставить ее теперь, оставить снова, после двадцати с лишним лет, проведенных вместе? В этот раз он не сможет вернуться назад. За то время, что он проведет в полете, она состарится на двадцать два года. И если он совершит обратный прыжок, его встретит восьмидесятилетняя старуха.
«Значит, тебе это тоже дается нелегко. Ты тоже платишь свою цену».
«Не смейся надо мной», — беззвучно попросил Эндер.
"Она — твое второе "я". Ты действительно оставишь ее ради нас?"
Голос Королевы Улья звучал в его мозгу. Ведь она тоже видела все, что видел он, слышала все, что доносилось до его ушей. Его губы шевелились, складывая слова ответа: «Да, оставлю, но не ради вас. Мы не можем быть уверены, что Лузитания — то, что нам нужно. Возможно, эта поездка принесет нам только понос разочарование, как Трондхейм».
«Лузитания — как раз то, что требуется. И там мы будем в безопасности от людей».
«Но планета уже принадлежит разумному племени. Я не стану уничтожать свинксов, чтобы расплатиться с тобой за то, что уничтожил твой народ».
«Эти существа в безопасности. Мы не причиним им вреда. Теперь, после стольких лет с нами, ты должен знать, что это так».
«Я знаю только то, что вы сказали мне».
«Мы не умеем лгать. Мы показали тебе душу, открыли свою память».
«Я знаю, вы сможете жить в мире с ними. Но сумеют ли они жить в мире с вами?»
«Отвези нас туда. Мы так долго ждали».
Эндер подошел к стоявшей и углу распахнутой потрепанной сумке, в которой прекрасно помещалось все его имущество, состоявшее из смены белья. Все остальные вещи в комнате были подарками от родственников тех, для кого он Говорил, — данью уважения к нему, или к его занятию, или к истине. Он никогда не знал, к чему именно. Они останутся здесь. Для всего этого в сумке нет места.
Он сунул руку в сумку, вытащил свернутое полотенце, развернул его, достал из полотенца толстый, волокнистый кокон сантиметров четырнадцати в диаметре.
«Да. Погляди на нас».
Он нашел этот кокон, когда стал губернатором первой колонии людей на одном из миров жукеров. Кокон просто ждал его там. Жукеры, вернее, Королевы предвидели свою гибель от рук Эндера и, зная, что имеют дело с непобедимым противником, проложили дорогу, по которой мог пройти только он, потому что никто другой не заметил бы ее: они взяли «дорожные знаки» из его снов. Кокон, в котором жила беспомощная, но сохранившая сознание последняя Королева, лежал в башне, где когда-то, во сне, он встретил самого страшного своего Врага.
— Ты куда дольше ждала, чтобы я нашел тебя, — сказал он вслух. — С тех пор как я забрал тебя из ниши за зеркалом, прошло всего двадцать лет.
«Двадцать? Ах да. Ты с твоим последовательным мозгом не замечаешь хода времени, когда путешествуешь со скоростью, близкой к скорости света. Но мы ощущаем его. Мы живем каждый миг — свет ползет, как ртуть по холодному стеклу. Мы знаем каждый миг из этих трех тысяч лет».
— Я еще не нашел места, где вы были бы и безопасности.
«У нас десять тысяч яиц, они хотят жить».
— Может быть, Лузитания. Не знаю.
«Дай нам жить снова».
— Я пытаюсь. А какого черта, вы думаете, я ношусь с планеты на планету все эти годы, если не для того, чтобы отыскать вам новый дом?
«Быстрее, быстрее, быстрее, быстрее».
— Мне нужно найти место, где мы не сможем убить вас в минуту возрождения. Вы все еще живете в кошмарах слишком многих людей. Не все на Ста Мирах по-настоящему верят в мои книги. Сейчас они проклинают Ксеноцид, но могут совершить его снова.
«За всю нашу жизнь ты первый, кого мы узнали из чужих, из тех, кто не мы. Нам раньше никогда не приходилось понимать других. А теперь, когда из нас осталась только одна, ты — единственные глаза, руки, уши, доставшиеся нам. Прости нас, если мы нетерпеливы».
Он рассмеялся.
— Чтобы я прощал вас?
«Твой народ глуп. Мы знаем правду. Мы знаем, кто убил нас, и это не ты…»
— Это я.
«Ты только орудие».
— Это был я.
«Мы прощаем тебя».
— Когда вы возродитесь, тогда наступит время прощения.
5. ВАЛЕНТИНА
Сегодня я случайно проговорился, что Либо — мой сын. Только Ветка слышал меня, но за час новость расползлась по всей поляне. Свинксы собрались вокруг меня, вытолкнули вперед Сельвагема, и он спросил, правда ли, что я «уже» отец. Затем Сельвагем вложил мою ладонь в ладонь Либо. Повинуясь какому-то импульсу, я дал сыну легкий подзатыльник — свинксы защелкали от удивления и, полагаю, от восхищения. Я обратил внимание, что с этой минуты мой престиж среди них существенно возрос.
Неизбежный вывод: пеквенинос, с которыми мы общаемся, не только не представляют собой общину в целом, они даже не настоящие самцы. Мы имеем дело с подростками или стариками. Никто из них никогда не зачинал ребенка. Более того, по нашему мнению, никто из них не вступал в сексуальную связь.
Я не слышал о человеческом обществе, где такие группы холостяков обладали хоть какой-нибудь властью или статусом. Обычно это самые презираемые члены общества. Неудивительно, что они говорят о самках со странной смесью почтения и насмешки, что минуту назад они не могли принять решения без их согласия, а в следующую заявляют нам, что жены глупы и ничего не понимают, что они варелез. До сих пор я принимал их утверждения за чистую монету и представлял себе самок как вполне неразумное стадо ходячих лон. Я полагал, что самцы советуются с ними так же, как «разговаривают» с деревьями: воспринимая их бессмысленное урчание как послание небес и истолковывая его… ну, как наши предки гадали по внутренностям жертвенных животных.
Теперь же я понимаю, что самки наверняка столь же разумны, сколь и самцы, и ни в коем случае не варелез. Негативные определения проистекают из неудовлетворенности самцов собственным положением холостяков, исключенных из процесса воспроизводства и отброшенных в самый низ властной структуры племени.
Свинксы ведут себя по отношению к нам столь же осторожно, как мы по отношению к ним. Они не позволяют нам встречаться с их самками и с теми самцами, что обладают реальной властью. Мы полагали, что исследуем самое сердце общества свинксов, а вместо этого, фигурально выражаясь, копались на генетической свалке, исследуя самцов, чьи гены, по мнению самок, не принесут племени пользы.
А все же я не могу в это поверить. Свинксы, которых я знаю, все поголовно умны и очень быстро учатся. Так быстро, что я, сам того не желая, дал им куда больше знаний о человеческом обществе, чем успел за эти годы собрать об их собственном. И если это «отбросы общества», что ж, надеюсь, когда-нибудь меня сочтут достойным встретиться с «женами» и «отцами».
Между тем я не могу сообщить все это моим коллегам, ибо хотел я того или нет, но, несомненно, нарушил закон. То, что никакие законы не могут по-настоящему помешать свинксам изучать нас, не имеет значения. То, что эти законы безумны по сути своей, тоже не важно. Я их нарушил. Теперь, если это станет известно, Конгресс прервет мой контакт со свинксами, то есть ухудшит и так крайне плохое положение. И я вынужден лгать и прибегать к детским уловкам, например, эту запись загоню в закрытый личный файл Либо, где до него не сможет добраться даже моя жена. Вот у меня есть жизненно важная информация: все свинксы, которых мы изучали, холостяки, но из-за этих ограничений я не осмеливаюсь сообщить новость ученым-фрамлингам. Олья Бем, денте, акви эста: А съенсиа, о бичо кве се девора а си месма! («Внимательно смотрите, ребята, вот она: Наука, маленькое уродливое создание, пожирающее само себя!»)