Морис тоже был озадачен:
— Может быть, ей только кажется, что она его слышит? Горан ей внушает эту галлюцинацию…
— А если тетя слышит голос покойного дяди Франца на самом деле? — допытывалась я. — Значит, она больна? Сходит с ума?
Морис успокаивал меня, но тревога не проходила.
Каждые два-три дня я звонила доктору Ренару. С тетей все было хорошо, полное впечатление, что она совершенно выздоровела, старался он меня порадовать. Но я не могла избавиться от мысли, что затишье это перед бурей.
И буря грянула…
Вечером, когда мы весело болтали с Морисом и матушкой Мари, вдруг зазвонил телефон — требовательно, настойчиво.
— Наверное, Вилли, — обрадовался Жакоб, хватая трубку. — Похоже, междугородная… Но это был не Вилли.
Жакоб тут же передал трубку мне, и я услышала взволнованный голос доктора Ренара:
— Алло, это вы, Клодина? Алло!
— Да, да, я слушаю!
— Приезжайте немедленно: она хочет вас видеть.
— Что случилось?
— Она собирается вызвать нотариуса и сделать какие-то распоряжения. Хочет, чтобы вы присутствовали. Слышите?
— Да, слышу. Одну минуточку, доктор… — Прикрыв ладонью трубку, я повернулась к Жакобу: — Она требует нотариуса. Что делать?
— Ага, началась решительная атака, — пробормотал Морис. — Они нас опережают. Надо ехать.
Я кивнула и сказала в трубку:
— Дорогой доктор, я еду! Сейчас же выезжаю, ближайшим поездом.
Положив трубку, я посмотрела на Жакоба.
— Поезжайте и постарайтесь ее переубедить, — сказал он. — Как только появится Вилли, мы поспешим к вам на помощь. Попытайтесь любым способом к тому времени перевести ее в другую комнату — хоть на одну ночь…
— Вы говорите так, словно не очень верите в успех.
— Да, отговорить ее вам вряд ли удастся, — честно признался Морис. — Но хоть потяните время. Старайтесь отговаривать ее спокойно, логично, не горячась, всячески подчеркивайте, что считаете ее совершенно здоровым и разумным человеком. И непременно звоните мне каждый вечер — от шести до семи. Я буду дежурить у телефона.
Возвращение в ад
Тетя встретила меня приветливо и тепло, так что у меня немножко отлегло на сердце.
Она искренне радовалась моему возвращению, выглядела совершенно спокойной, здоровой, нормальной, словно все недавние ужасы мне приснились в кошмарном сне. Тетя пополнела, на щеках у нее появились прежние лукавые ямочки, которые в детстве я любила, бывало, целовать, уходя спать.
Как в добрые, безмятежные старые вечера, мы снова сидели втроем на веранде и пили чай с душистым клубничным вареньем. Тетушка заботливо расспрашивала, не устала ли я в Париже. Доктор Ренар посасывал кривую трубочку. В дверь заглядывали то кухарка, то Розали и умилялись.
Тетя не поминала о нотариусе, а я не задавала никаких вопросов.
Спокойным и безмятежным выдалось и утро следующего дня.
Перед завтраком мы с тетей и доктором Ренаром бродили по саду, слушая веселую перекличку птиц и болтая о всякой всячине. И только когда сели за стол, тетя мимоходом вдруг сказала:
— Да, я звонила нотариусу, он сегодня приедет.
Стараясь говорить так же спокойно и буднично, как она, я спросила:
— А зачем тебе нужен нотариус, тетя?
— Составить одну бумагу. Я тебе потом расскажу. До конца завтрака я сидела как на иголках.
Со стола убирали посуду. Доктор Ренар ушел в сад, чтобы, как всегда, вздремнуть на скамейке в укромной тени.
Мы с тетей остались одни, и она сказала:
— Я много думала последние дни и твердо решила: нам надо изменить свою жизнь. Мы не так живем, недостойно…
Она строго посмотрела на меня. Я молчала, ожидая продолжения.
— У нас слишком много денег, и они мешают нам жить так, как пристало порядочным людям. Я решила оставить себе только этот дом, а все деньги отдать на святые дела. Такова и воля Франца. Он сегодня снова подтвердил ее, — сказала она так просто, словно речь шла вовсе не о человеке, умершем почти год назад. — Ты неплохо зарабатываешь, нам хватит, если, конечно, ты не бросишь меня.
Дальше молчать уже было неприлично, и я торопливо проговорила:
— Конечно, нет, тетя, как ты могла подумать! А кому ты решила отдать деньги?
— „Братству голосов космического пламени“.
Я помнила наказ доктора Жакоба и как можно спокойнее и мягче спросила:
— Но почему именно им, тетя? Можно передать деньги какому-нибудь фонду защиты детей. Наконец, просто раздать нуждающимся. А это „Братство“… Ты ведь его совсем не знаешь, никогда у них не была. Почему тебе захотелось отдать деньги именно им?
Этого говорить не следовало.
Тетя сразу помрачнела, насупилась, замкнулась, словно улитка, поспешно прячущаяся в раковину.
— Ты опять пытаешься изобразить меня ненормальной? — грозно спросила она.
— Нет, что ты! Просто меня немного удивило твое решение. Ведь мы ничего не знаем об этих „братьях“…
— Это он почему-то думает о них плохо. А я знаю, что они достойные, честные люди и творят добрые дела. Поэтому и хочу им помочь…
Я все-таки не удержалась и спросила:
— Так тебе сказал голос?
Этого мне совсем не следовало говорить!
Тетя встала и безапелляционно сказала:
— Пожалуйста, после обеда никуда не отлучайся. Приедет нотариус. И доктора Ренара попроси, пожалуйста, от моего имени не уходить. Вы подпишетесь как свидетели, — и, не ожидая моего ответа, ушла к себе.
Я побежала в сад, нашла доктора Ренара, дремавшего на скамейке в глухой аллее с газетой в руках, поспешно и не очень вежливо разбудила его и рассказала о нашем разговоре.
Он выслушал меня не перебивая, но ничего не ответил.
— Что же вы молчите? Посоветуйте, что делать.
— Не знаю, — беспомощно ответил старик, пожимая плечами. — Я совсем запутался, Кло.
— Надо ей помешать!
— Как?
— Ведь она ненормальна, надо ей запретить подписывать эту бумагу.
— Она совершенно нормальна, — покачал головой Ренар.
— Но ведь ей внушил это голос!
— Это вы утверждаете с доктором Жакобом. Но доказательств нет. Как медик, постоянно наблюдающий за нею, я должен сказать, что она действительно была одно время нездорова, но теперь поправилась.
— Поэтому тетя и приглашает вас в свидетели вместе со мной — именно потому, что вы думаете, будто она выздоровела. Но она больна, больна, уверяю вас!
— Любой консилиум признает ее совершенно здоровой и юридически дееспособной. Скорее вас, дорогая моя, признают ненормальной, послушав ваши рассуждения о каком-то голосе, что-то внушающем тете.
Доктор Ренар рассуждал трезво. И все-таки нужно же что-то предпринять!
Я кинулась звонить Жакобу, все время оглядываясь на дверь — как бы не вошла тетя. Но никто не отвечал, даже матушка Мари, видно, куда-то ушла.
Злиться было бесполезно. Ведь мы договорились, что я буду звонить по вечерам. Не мог же Морис целыми днями сидеть у телефона, словно на привязи.
Я снова помчалась в сад, нашла доктора Ренара в задумчивости расхаживающим по аллейке и, с трудом переводя дыхание, попросила:
— Милый доктор, а вы не можете все-таки объявить ее ненормальной? Хотя бы на несколько дней, пока Морис что-нибудь не придумает…
— Но моя врачебная честь… Как вы могли мне предложить это? — ответил он, насупившись, таким тоном, что я пожалела о своей просьбе, и проговорил наставительно: — „Если хочешь поступать честно, принимай в расчет и верь только общественному интересу, а не окружающим людям. Личный интерес часто вводит их в заблуждение…“
— Опять Гольбах? — сердито спросила я.
— Нет, Гельвеций, — и грустно добавил, опустив седую голову: — Я и так уже начал ей лгать из-за вас, Клодина…
Обед прошел в тягостном, похоронном молчании. А вскоре после обеда за воротами раздался требовательный гудок автомобиля.
Я никогда не встречалась с нотариусами и представляла их по читанным в детстве романам Диккенса. Поэтому, когда вместо зловещего сухопарого старика крючкотвора в торжественном черном сюртуке появился совсем молодой человек спортивного вида, я изумилась. И приехал он не в старомодной карете, а в новеньком ядовито-красном „ягуаре“.