— А вы подумайте, ответ я вам только что подсказал.
— Вы что, и надо мной опыты ставите? — недовольно спросила я. — Пытаетесь устроить мне экзамен, словно школьнице? Как у вас эти вопросы называются, которые вы задаете, чтобы проверить умственные способности испытуемых?
— Тесты. Но я ничего не проверяю. Просто хочу, чтобы вы тоже приняли участие в расследовании этого хитрого дела и повнимательнее наблюдали за тем, что творится вокруг. Ведь вы — мои глаза: только через вас я и могу держать под наблюдением вашу тетю.
— Согласна, но все равно не могу догадаться, в чем тут дело. Подскажите.
— Вспомните хорошенько, какие вопросы задавали на «космическом шабаше» спящей красавице.
— О видах на урожай винограда, о биржевых сделках…
— Вот именно! Ведь я только что рассказывал, как у Дурова в опытах и у меня при мысленном внушении выполнялись лишь те задания, которые давались непременно в образной форме: открыть дверь, пройти в прихожую. Или закрывать глаза, сладко потягиваться, начать засылать… Эти «космические» шарлатаны ухватились за самую распространенную и шаблонную гипотезу, будто телепатия — биологическая радиосвязь, и довольно ловко разыграли спектакль с мнимым мысленным внушением… Но они не учли, что нельзя мысленно передать отвлеченные, абстрактные понятия: биржевые акции, урожай. Такие задания, как у них, мысленно передать невозможно. Этим они и выдали себя. А какие сложные задания дает вашей тете «глас небесный»? Внушение тут бесспорное, но телепатия ни при чем. Конечно, они пользуются радиопередатчиком, а у вашей тети где-то спрятан приемник…
— Скажите, а можно внушить человеку, чтобы он совершил преступление? — спросила я, вспоминая искаженное ненавистью лицо тети, когда она вдруг бросилась меня душить.
Видимо, Жакоб догадался, о чем я думаю, потому что ответил уклончиво и внимательно посмотрел на меня.
— Вообще-то считается, будто это невозможно. Нельзя якобы заставить человека даже в гипнотическом сне совершать такие поступки, которые противоречат его моральным убеждениям. Правда, некоторые опыты как будто показывают иное, но они ставились, разумеется, только в лаборатории и признаны не слишком убедительными. Скажем, усыпленному человеку приказывали броситься на кого-нибудь с игрушечным кинжалом, и он выполнял. Но возникают резонные сомнения: может, где-то в глубине сознания испытуемый все-таки понимал, что кинжал игрушечный и задание дано не всерьез…
— А как же тогда тетя… — начала я, но Морис остановил меня жестом.
— Но я думаю, — продолжал он, — это все-таки возможно, если только построить внушение так, чтобы оно не противоречило чувству совести или долга.
— Каким образом?
— Очень просто. Внушите усыпленному, что через какое-то время после пробуждения на него набросится тигр. И тогда вместо человека, которого вы задумали убить его руками, он увидит тигра и, спасая свою жизнь, не задумываясь, выстрелит ему в голову. Или подсыплет кому-нибудь яд, если ему внушить, будто это спасительное лекарство.
— Ужас! — прошептала я. — Какие страшные вещи вы говорите. Значит, от этого голоса можно всего ожидать! А мы медлим…
— Мне нужен Вилли, — развел руками Жакоб.
Затишье перед бурей
Было такое чувство, словно я вырвалась из сумасшедшего дома, куда меня засадили совершенно здоровой и нормальной, — так спокойно и размеренно шла теперь жизнь.
По утрам доктор Жакоб обычно работал у себя в лаборатории на втором этаже. Иногда я заходила туда, но ненадолго, боясь помешать.
Тут царила строгая атмосфера. Хромом и сталью поблескивали в стеклянных шкафчиках инструменты. Жакоб и два молодых бородатых ассистента в накрахмаленных белых халатах возились со сложными приборами, изредка перебрасываясь фразами, звучавшими для меня загадочнее марсианских.
Они проводили опыты с собаками, большая свора которых носилась по всему саду, отпугивая от ограды редких прохожих, с обезьянами, кроликами, даже со змеями.
Я люблю всяких зверюшек. В детстве у меня долго жила лиса, и я увлекалась кроликами, расставаясь с ними каждый раз с горьким плачем. Так что в зверинце Жакоба я с удовольствием проводила целые часы. Я быстро подружилась со всеми собаками. Правда, змей я сторонилась. Змей я ненавижу и боюсь, не магу смотреть без содрогания на обыкновенного ужа, хотя все уверяют, будто они совершенно безвредны. Даже когда в кино или по телевизору показывают змей, я зажмуриваюсь и не открываю глаза, пока они не исчезнут с экрана.