Проповедник пожал плечами и полез в карман.
— Пожалуйста, хотя вам ведь уже назвали мое имя, — все так же лениво проговорил он, вынимая из пухлого бумажника и протягивая полицейскому документы. — Прошу, господин обер-лейтенант.
Комиссар начал внимательно изучать бумажки, а нетерпеливый Жакоб попытался открыть заднюю дверцу машины.
Она не подалась. Тогда Морис заглянул в машину, посветив фонариком, и присвистнул:
— Ого! Какой прекрасный магнитофон! Японский? И, кажется, передатчик? Разрешите его посмотреть поближе.
— Я протестую, господин обер-лейтенант, — негромко сказал проповедник. — Я не знаю, правда, что за люди с вами Возможно, они тоже служат в полиции. Но все равно никто не имеет права обыскивать мою машину без ордера федерального прокурора. Слава богу, законность строго соблюдается в нашей стране. Или я ошибаюсь? И вообще хотелось бы знать, почему вы задерживаете меня так долго? Мне нужно ехать. Я устал, остановился, чтобы передохнуть в тишине и покое этой чудной ночи, а теперь мне пора ехать дальше. Если вы разрешите… — закончил он с легким поклоном.
Он упорно не смотрел ни на кого из нас, только на комиссара, словно тот был один на дороге.
Комиссар молча вернул ему документы и заглянул на заднее сиденье. Жакоб светил ему фонариком.
— А зачем вам ночью понадобился магнитофон? — подал голос Вилли.
Проповедник будто не слышал его вопроса.
— Зачем вам магнитофон, в самом деле? — повторил тот же вопрос комиссар.
Ему проповедник ответил:
— Люблю во время отдыха послушать церковную музыку. Очень успокаивает нервы. А порой работаю над проповедью: ведь, как уверяют психологи, лучший отдых — в перемене занятий. Разве ездить с магнитофоном по нашим дорогам запрещено? Не знал. Но ведь вы же возите вот целую лабораторию на колесах.
— А с чего вы взяли, что у нас «целая лаборатория»? — насмешливо спросил Жакоб.
Проповедник ему не ответил.
Он упорно не замечал Жакоба.
И Морис, конечно, не выдержал:
— Слушайте, Горан, я взялся за это дело и доведу его до конца, ясно? Я не отступлюсь и посажу вас на этот раз за решетку.
Проповедник слушал его, прикрыв глаза тяжелыми, набухшими веками. Лицо его решительно ничего не выражало.
— Анри мне все рассказал о ваших планах, — продолжал Жакоб. — Старик еще не пропил совести окончательно. Вы от нас не уйдете.
Что-то вроде дрогнуло в каменном лице проповедника. Подняв тяжелый взгляд на полицейского, он глухо спросил:
— Могу я наконец ехать?
Комиссар, отступая на шаг, молча козырнул.
Черный «кадиллак» взревел и рванулся вперед. Мы отскочили в стороны и молча смотрели, как, плавно покачиваясь, убегает все дальше рубиновый огонек. Вот он скрылся за поворотом…
— Н-да, конечно, глупая была затея, — смущенно пробормотал Жакоб. — Его голыми руками не возьмешь… Но хоть повидались. Ладно, поехали домой.
В глубине души я надеялась, что пойманный голос испугается и притихнет, а может, и совсем замолчит.
Но в следующую ночь мы услышали его снова.
Началось опять с настойчивых заклинаний:
«Спите… Спите… По всему вашему телу растекается чувство успокоения и дремоты…»
— Не понимаю, почему он не сменит волну? — спросил у инженера Жакоб. — Ведь знает, что мы его слушаем.
— Не может он этого сделать, — ответил Вилли. — Приемник у старушки настроен на определенную волну.
— Верно, — согласился Жакоб и, погрозив динамику кулаком, добавил: — Ну, мы заткнем ему глотку, этому «небесному голоску».
— Как? — оживилась я.
— Увидите.
Но тут мы услышали нечто новое и переглянулись:
«Вам надо самой поехать к нотариусу и добиться…»
— Включай! — Жакоб резко махнул рукой.
Вилли рванул рубильник на пульте…
Приказания «небесного голоса» утонули в треске и рокоте мощной глушилки. С трудом удавалось разобрать лишь отдельные слова:
«…Спокойно… арственную…»
— Вот я тебе покажу «дарственную»! — пробурчал Вилли, подкручивая регулятор.
Я выглянула из дверцы фургона, словно надеясь полюбоваться, как себя чувствует сейчас голос, — и вскрикнула.
Окна тетиной спальни были ярко освещены!
— Она проснулась, а я здесь! Надо бежать.
— Возьмите фонарик, а то ноги переломаете! — крикнул мне вдогонку Жакоб.
Но я с детства знала каждый камешек и торчащий из земли узловатый корень на этой тропинке и мчалась в темноте что есть духу.
Еще у ворот я услышала, как меня зовет тетя. Но я не откликнулась сразу, а пробежала в глубь сада и уже оттуда, издалека, тщетно стараясь сдержать одышку, подала голос.