— Пугают, — я решила ответить честно. — Но это лучше, чем сторчаться на флойте, разве нет?
Что угодно лучше, чем умереть так, как Нико, тут мне даже врать не пришлось.
Хлопнула дверь, послышались шаги — в кабинет вошел кто-то еще.
— Ты принимаешь наркотики?
— Нет. Пробовала, конечно, но постоянно — неа.
— Это правда? — услышала я чей-то шепот.
— Да, пока все в порядке, — прошептали в ответ.
Я немного расслабилась — мой способ вранья-без-вранья работал.
— Ты нарушала закон?
А кто не нарушал? Кару говорил, есть такие специальные вопросы, которые задают только для того, чтобы проверить, врешь ли ты в принципе. И на них надо отвечать честно.
— Да.
— Ты сидела в тюрьме?
Я вздохнула. Ну вот и все. Сейчас меня поблагодарят, напомнят, чтобы держала рот закрытым, если не хочу обратно в тюрьму, и отправят домой. И придется мне штурмовать эту базу через тоннель.
— Вы же и так знаете, да? Сидела.
— За что?
Хороший вопрос.
— За нападение на гражданина Чарна-Сити.
В конце концов, посадили меня за это.
— Что именно ты сделала?
— Избила его, — я вспомнила звук, с которым мой ботинок врезался в лицо Марко, и испытала мгновенное удовольствие, — и наставила пистолет. В этот момент меня и арестовали.
Второй, неизвестный мне наблюдатель снова сказал что-то шепотом — я разобрала только слова «агрессия», «лимбическая система», «дофамин», «не так уж плохо».
— Есть ли вещи, о которых ты бы не хотела никому не рассказывать? Какие-то мысли, которыми ты предпочитаешь не делиться?
Я едва не подавилась воздухом. И что мне отвечать? Почему она вообще спрашивает — думает, я маньячка, или что? Надо ответить нет, но что, если она увидит на своем экране, что я вру? А если я отвечу да, и она спросит, о чем именно я думаю?! Впрочем, выбора у меня, кажется, нет.
— Да, бывают.
Повисла пауза, но к этой теме женщина почему-то больше не вернулась.
— Давай теперь поговорим о том, что случилось в том заброшенном городе. Расскажи, с кем ты туда ходила.
— С братом, — ответила я и вцепилась ногтями в ладони, оставляя царапины. Тоска по Коди сейчас, когда он был совсем рядом, чувствовалась острее, чем когда-либо.
— Он тоже вдохнули нейротоксин?
— А? — переспросила я.
Мне требовалось время, чтобы что-то придумать, и я решила изобразить дуру.
— Нейротоксин. Газ, после которого тебе стало страшно.
— А, это… Коди точно вдохнул. То есть, я после этого его не видела… — Я закусила губу. Не знаю, что она сейчас видела на своем мониторе, но я вдруг вспомнила боль, которую непрерывно чувствовала в тюрьме, и как спрашивала Нико, знает ли он легкий способ покончить с собой, и словно пережила все это заново. Я сделала несколько глубоких вдохов. — Извините. Я по нему очень скучаю.
Снова раздался шепот, но термины, которыми обменялись собеседники, мне ни о чем не говорили. «Гипоталамус», «премоторная кора», «индуктор», «триггер», «надо проверить на сенскане»… Черт его знает, хорошо это для меня или плохо.
— Зачем именно вы туда ходили?
— Ну, знаете, мы тогда остались без работы, — сказала я. — Вот и пошли. Мы там уже бывали раньше, там же все брошенное, можно что-то взять. Правда, потом все пошло по… Плохо, короче, пошло. Я даже толком не помню, что там дальше было. Пришла в себя — а я уже в полиции.
Ни слова лжи, поздравила я себя.
— Короче, после этого меня уже никуда на работу не брали. Хотя вот вы же видите — я не виновата. Как я могу быть виновата, если я надышалась этой штуки, да?
Я замолчала, вслушиваясь в шепот — мои собеседники опять обменивались фразами.
— …эмоциональная лабильность, — услышала я голос, но не поняла, чей именно.
— Конечно, с таким процентом поражения, — ответил второй.
Шепот стал еще тише. Я лишь понимала, что они спорят, но вот о чем?
— Реталин, расскажи о твоем первом воспоминании, — раздался вдруг мужской голос.
— Э-э, — сказала я, чтобы потянуть время, — что? Это кто?
Акцент у него был странный. Словно он не говорил, а дрова рубил.
— Меня зовут доктор Ланге. Твое первое воспоминание.
— В каком смысле — первое? Первое пришедшее в голову?
Мне в голову немедленно пришел наш поцелуй с Ди, а следом — мысль о том, что они там на экране, может, даже картинку видят, и я принялась усиленно вспоминать, как Эме однажды стошнило на нашего математика.
— Нет, первое — это самое раннее. Самое первое, что ты о себе помнишь.
— Ну… — задумалась я.
Что они хотят от меня услышать? Для чего ему вообще это нужно знать?