Понемногу я начинала разбираться в жизни на базе.
Привыкла бегать кроссы — каждый день до завтрака вместе со всеми. Училась стрелять — и на тренажерах, и из настоящего оружия, зашивать и бинтовать раны, ориентироваться по бумажной карте, драться — днем в основном с Эрикой, в свободное время по вечерам — с сержантом Дале, который, как и обещал, помогал мне нагнать остальных. Я изо всех сил показывала, что очень стараюсь. Мне верили все, кроме Эрики. Иногда я была так убедительна, что сама себе верила, но она продолжала меня в чём-то подозревать, правда, сама не понимала, в чем именно.
Один раз нас водили учиться управлять экзоскелетами — здоровенными штуковинами, похожими на автоматические погрузчики, на оператора которых я когда-то хотела поступать. Ничего мы, конечно, за один раз толком не выучили, но нескольких ребят — не из наших, из отделения сержанта Дале — записали учиться дальше. Пару раз меня вызывали к психологу — приятный дядька, который то говорил со мной о каких-то отвлеченных вещах, то вдруг начинал расспрашивать про Гетто (меня неизменно спасал совет Боргена «прикинься тупой»), про школу и про друзей («Один умер, — говорила я ему, — еще одна вот-вот… того, ну вы поняли. Вентра»; он сочувственно кивал), то о том, что я вижу под стимулятором. Но большую часть времени я проводила в кабинете у доктора Эйсуле, пристегнутая к креслу.
Я ела как не в себя. Желудок, привыкший к синтетическому протеину и энергобатончикам, бунтовал, но потом один из медиков дал мне какие-то таблетки. Первые дни меня регулярно таскали на осмотры, и каждый раз я обливалась холодным потом — вдруг они найдут Нико? Но меня просто обследовали, провели какое-то лечение и отпустили.
Я знала, что кроме нас и медиков тут еще полно народу — какие-то снабженцы, техники, инженеры, связисты, простые, не модифицированные, солдаты, которые тренировались отдельно от нас, а вот некоторые занятия у нас были общие. Я не понимала, в чем смысл их присутствия, но вопросов не задавала.
Знала, что полковник Валлерт на базе бывает редко, но когда он приезжает — это сразу заметно, воздух словно наэлектризован.
Что Хольт — настоящий садист, что ему нравится унижать нас, ловить на мелких нарушениях и заставлять отвечать за них все отделение М, а не бьет он никого, кажется, только потому, что может повредить импланты.
Что сержант Дале, наоборот, нормальный — разные мелочи он предпочитает не замечать, а иногда даже может угостить запрещенной сигаретой. Коди и Детлефу он нравился, но я не могла заставить себя доверять хоть кому-то здесь.
И я знала, что все, на чьих бейджиках есть буква S, стараются лишний раз не попадаться на глаза доктору Сагитте Эйсуле.
А доктор Эйсуле постоянно собачится с доктором Ланге. Кто из них главнее, я пока не понимала.
Но вот где пятый модификант и как мне подключить к системе Нико — это пока оставалось загадкой.
Когда в конце второй недели я выходила — точнее, выползала — из желтой зоны после работы с Петером (его сознание похоже было на едва заметно мерцающий шар, и после контакта с ним я приходила в себя дольше всего), был вечер, и я прислонилась к стене здания, вдыхая запах леса, до которого было рукой подать. Нужно было бегом бежать в жилой блок — до вечерней проверки оставалось минут пять, — но я не могла заставить себя оторваться от нагретой шершавой стены, все гладила и гладила ее рукой, потом повернулась и потерлась щекой. Это возвращало меня в реальность, заставляло почувствовать, что я — это я, а не мягкая опалесцирующая субстанция, висящая посреди пустоты, что мир не заканчивается в ощущениях, для которых нет названий ни в одном языке. Мир состоит из бетонной площадки под ногами, ветра, приносящего запах хвои, теплой шершавой стены под ладонями, из верха и низа, из чувства голода, из чьих-то всхлипываний…
Я вздрогнула и открыла глаза. Кто плачет?
Медленно двигаясь на звук, я прошла вдоль здания и заглянула за угол. На ступеньках у пожарного выхода сидела Олли — рыжая лаборантка. В руках ее была сигарета, и у меня аж рот слюной наполнился. Курила она неумело, едва затягиваясь, наверное, и сигарета не ее — попросила у кого-нибудь, вспомнив, что, когда грустно, полагается покурить. Секунду поколебавшись, я решилась.
— Привет, — сказала я и шагнула к ней.
Олли вздрогнула и вскинула голову.