Смелая стала, язычком меня облизала. Сладкая моя! Я прищурился от удовольствия.
Больница удачно располагалась в центре города, поэтому через некоторое время мы достигли главного проспекта, и там уже я утащил девочку в ближайший ювелирный магазин.
Богато. Я привык со своим ремеслом, что всё сверкает, и публика деньгами сыплет, а Дана родилась в такой среде. Так что вошли смело.
— Выбираем тебе подарок, — шепнул ей. — Можно браслет, можно подвеску. Хочешь серьги?
Она смотрела на меня пристально, пытаясь понять, что я имею в виду.
— Я не шучу.
— Это дорого?
— Ну, — я посмотрел на яркие витрины. — Я хочу просто небольшой…
Надо было самому выбрать, а то вдруг захочет дорогую побрякушку, я же отказать не смогу.
На телефон пришло сообщение, Каримыч деньги перевёл. А я полный дурак. Стормозил… Меньше всего хотелось попасть в неловкую ситуацию.
Белое платье Даны привлекало внимание. Она прошла к товару, как пролетела. Курточку сняла и встала над одной из стоек. Спинка прямая, вся такая статная, похожа на лебедя. Красивая, милая. Сразу себе что-то присмотрела, и я, чтобы не опоздать, поспешил к ней присоединиться.
Все мои переживания остались со мной. Даночка стояла у лотков с серебром.
— Смотри!
Смотрел. На мышонка, который обнимал белый камень. Невольно рассмеялся.
— И цепочку к нему.
Как же сложно быть пацаном при девушке!
Дана открыла ротик, ресницы распахнула, когда ей на ладонь положили подвеску.
— Мышонок!
— Мышонок, — усмехнулся и…
Не выдержал, нужно было её одетой держать. Наклонился и поцеловал её плечико. Дана залилась краской.
— Цепочку к этой подвеске, пожалуйста.
Спешил, чтобы не передумала. Такую побрякушку я точно потяну и без денег Каримыча. Позор, конечно. Ничего, Даночка! Я так через год развернусь, ты любую вещь в этом магазине сможешь купить.
— Нет, браслетик! — выкрикнула она. И посмотрела на меня светлыми чудесными глазками. — Если он на шее висеть будет, я на него не смогу смотреть. А так, на руке видно всегда.
Ещё дешевле!
Облегчённо вздохнул, и стало как-то тоскливо. Ладно, угощу хотя бы в кафе.
Копейки, а радости полный подол белого платья. Она так смотрела на своего мышонка, что я тоже присмотрелся, поправил подвеску на белой ручке. Поцеловал её и отправился оплачивать. Прилив счастья прогнал тоску. Нужно было с этой девушкой перестроиться на новую волну. Она выбрала не по цене, не по престижу, а то, что ей сразу понравилось. И неважно, что стоило дёшево, это же Мышонок. И я рад!
— Я очень люблю вареники с картошкой и грибами и пельмешки домашние, — весело рассказывала она, держа меня за руку.
Мы шли с ней по городу как молодая, только что поженившаяся пара. Мы красивые, молодые, на нас заглядывались. Она танцевала вокруг, порхала, как белый мотылёк, показывала мне мышонка на запястье. Встала на носочки и поцеловала мою щёку.
Опять я одурманен, пленён и глубоко очарован. Протрезветь бы. Ну ничего, папа отрезвит. Появится или меня дождётся, поговорим, всё выясним.
— Мама твоя злая была, — сказал я своей девочке, заводя её в местную пельменную.
Все её эмоции нужно фиксировать. Она была беспредельно удивлена, что пельменная оказалась так близко, как только она о пельменях заикнулась, а ещё её сразил дизайн помещения.
— Зачем красные стулья. Это намёк на мясо? — прошептала она.
— Думаю, красный способствует аппетиту.
Не стала заострять внимание.
— С аппетитом у меня всё в порядке. Смотри, домашние пельмешки.
— То что доктор прописал. Со сметаной?
— Естественно!
С подносом мы встали в очередь. Рядом с такой красивой девочкой мне было невероятно комфортно. Я ещё, как последний собственник, приобнял Дану и целовал время от времени, показывая присутствующим, что моя красавица.
Не дал ей ничего нести, сложил всё на поднос и шёл за её белым платьем, когда она выбирала нам место. Выбрала уголок у окна. Оно выходило не на проспект, а на кусты у тротуара. Очень удачно, я бы тоже туда сел.
Я быстро прочитал мысленно молитву, чтобы Дана не заметила, перекрестил еду.
— Бабушка тоже так делала, — улыбнулась она мне, уловив мои действия. — Можешь не стесняться.
— Отец приучил, — всё же я стеснялся.
Никто из моих одноклассников и друзей в церковь не ходил. Да из школы от силы пять человек и то начальные классы, взрослые наотрез отказывались службы посещать.
Дана вела плечиками, сидела беспокойно. Так хотела кушать, что запустив пельмешку в рот, глаза закрыла от удовольствия и на время замерла.
— Ты любила бабушку? — приступил к обеду.
Глаз от неё не отрывал. И решил, что ладно… полюбуюсь на чудную девичью грудь... Уговорила. Сколько я на неё не буду смотреть? Так же красиво всё оформлено, как сладкое в корзиночке.
— Мамину маму больше, чем папину маму. Хотя они обе верующие были. Мамина мама меня пожалела, а папина нет. Она всё рассказала мне почти перед самой своей смертью. Два года назад. Мне пятнадцать было, папа из тюрьмы вышел.
— Что рассказала? — жевал я, стараясь не спугнуть её желание поболтать о личном.
Если честно, Дана с трудом душу открывала, были вещи, которых она сторонилась и, если что-то говорила, то морщилась, как от боли. Так она делала, вспоминая Кристину. Дана за подругу сильно переживала. Та осталась в интернате и была сверх доверчивой, доверчивее даже самой Даны. Сложно представить, что там за чудо.
— Ты только не говори никому, это между нами, — она нахмурилась и посмотрела в окно.
— Между нами, — кивнул я, сосредоточившись.
— Папа был плохим мужем, мама была плохой женой. Они сильно поссорились. Но папа с ней не развёлся, а она хотела уйти и сделала аборт в домашних условиях, — сказала это Дана очень просто. Хотя аборт был сделан над ней.
— Да. Я натуральная жертва аборта, — она посмотрела на меня.
В глаза смотрела, словно выискивала во мне что-то, пристально так, проникновенно, сканировала. От этого взгляда ещё при первом нашем знакомстве дрожь по телу. И не у меня одного. Она на всех так смотрела. Лицо её детское, но при этом глаза невероятные, словно женщине принадлежали взрослой, а то и старице древней. Вот за это её и недолюбливали, за какую-то неестественность и мистическую необычность.
— Выкидыша не было, — продолжила она, хлебнула вишнёвый компот, что выбрала. — Но меня она искалечила. Папина мама, считала, что это он виноват. И она права. Иначе как объяснить, что он с мамой остался. Инга родила, кормила меня грудью. Потом поняла, что я слишком больная. Папе заявила, что у неё нет специального образования, и она не может сидеть с таким ребёнком. А ведь, — Дана опустила ресницы и мне пришлось её ручку выловить, чтобы хоть как-то поддержать.
— Не надо, Мышонок, не рассказывай, — у меня сердце кровью облилось. Я не знал, что делать, как ей помочь!
— …мама была нужна, — в глазах ясных появились слёзы. — Она мне была жизненно необходима. И я не понимала, что я натворила. Стеснялась своих болезней, пыталась ей угодить, на коленях просила не отдавать меня в интернат. Но если ты человеку не нужен, то насильно любить себя не заставишь. Совсем недавно она стала проявлять ко мне интерес, больше дружеский. По магазинам, за покупками, по салонам, — она тяжело вздохнула и оставив ручку с мышонком в моих пальцах, продолжила кушать. — Но слишком поздно. У меня нет мамы. Папа есть, а эта женщина, которой ты очень понравился... Она чужая!
Богдана опустила голову и поджала губы, продолжила жевать.
Мне следовало понять сразу, что я очень понравился этой Инге. Поэтому она так на Дану при людях взъелась. Обидела Мышонка! Как защищаться в этом мире, если он полон вот таких вот... мамаш.
— Если она тебе никто, то и нечего на неё внимание обращать, — получилось слишком строго.
Вздымалась её грудь печально. Я ослаб, аппетит пропал. Нужно было менять тему. Я достаточно узнал о своей девочке, мне позарез хватило.