- Я протестую против подобного обращения, - строго сказал Карлсон. - Я буду жаловаться министру юстиции.
- Даже так?!
- Самому министру?
- Ты что же, знаком с ним? Небось чаи вместе распивали?
- А не хочешь ли послушать, как пуля по лбу щелкнет? А? Для меня это раз плюнуть - спустить вот этот крючок, и баста! Ну?
Полицейский выждал, потом приказал:
- Прочь от окна! Подойди к столу!
В самом деле, на расстоянии вытянутой руки чернело забранное ставнями окно. Карлсон подошел к столу, Михеев спрятал свой наган.
- Кто выдал вам паспорт?
- Волостной староста. Можете удостовериться в волостной управе.
- Опять крутишь-вертишь?
- Говори правду! Проживал по улице Авоту, две-- надцать?
- Никогда не проживал по улице Авоту, двенадцать.
- Смотри, он, наглец, даже не спрашивает, о каком городе идет речь.
- И никогда не заглядывал в Риге на Ревельскую, пятьдесят девять?
- Может, там и получил свой браунинг, забытый на подоконнике?
- Никогда не бывал на Ревельской, пятьдесят девять.
- Где живете?
- В Риге первый день, еще не снял квартиры.
- Назовите знакомых в Риге.
- В Риге никого не знаю. Не успел познакомиться, - Знаете Кригера, по кличке Медведь?
- Не знаю ни Кригера, ни Медведя.
- Медведь и Кригер - одно и то же лицо. Ну?
Карлсон выразительно пожал плечами.
- Не понимаю, чего вы хотите.
- Не валяй дурака! - Один из них подскочил к нему. Белые пятаки на обмороженных щеках зацвели, как нарциссы. - Не понимаешь, чего от тебя хотят? Ничего, ты у нас образумишься. Вот твое дело! - И Пятак ткнул пальцем в папку на столе. - Раз ты попал сюда.
не надейся, что сухим из воды выйдешь.
Первый допрос начался в восемь вечера.
Со скрипом двигались шестеренки часовых механизмов, филином ухали минуты, часы тягуче раскручивались и набрякали годичными кольцами на стволах деревьев, а в три часа ночи Карлсона опять вызвали.
У стены возле пожарного ящика с песком стоял кожаный диван. На диване лежал какой-то крупный чин полиции, временами жизнерадостно всхрапывая. У дверей дежурил солдат с винтовкой. Городовой, конвоир Карлсона, остановился у стола, и в надраенном самоваре отразилось его простоватое лицо.
- Подойдите поближе, - вежливо попросил Пятак.
Михеев пружинистой походкой расхаживал по кабинету. Карлсон стоял к нему спиной. Неожиданно Михеев подступил к нему. В руках нагайка.
Чапиги плуга ложатся в ладони землепашца, молоток привыкает к рукам металлиста, ручка срастается с пальцами учителя, нагайка сдружилась с ладонью Михеева.
Прирученной гадюкой извивалась в руках Михеева, то опуская, то вскидывая треугольную свою голову, то выплевывая, то вбирая в себя ядовитое жало.
Ну, малыш, казалось бы, спрашивал Михеев, каково теперь? Может, хватит, а? Галилей отказался от своих теорий, как только ему показали камеру пыток. Мы тоже соблюдаем последовательность. Сначала показываем, даем возможность образумиться. Ну?
Это было неприятно. Дожидаться удара, сознавать свою беспомощность. Момент опасный, размякает воля, возьми же себя в руки, не выказывай ничего, уйди в себя, ругайся, если не можешь иначе. Чтоб ты сдох, ублюдок, дерьмо кабанье, блевал я на тебя вместе с твоею дубинкой, про себя говорил Карлсон. Он даже собрался зевнуть, но потом сообразил, что это будет слишком, надо и меру знать.
- Какие у вас отношения с боевыми организациями?
К какой из них принадлежали? - спрашивал Пятак.
- Не знаю никаких организаций. Ни к какой не принадлежал.
- Р-р-р, - разъяренный кабан Михеев зарычал, захрюкал, - уж я задам тебе встряску, пропесочу, промочалю, станешь шелковый! Ах ты гниль, моль, голь перекатная! Сейчас как двину - из тебя польются сопли, вопли, кропли, допли! Ах ты аллигатор, горлатор, болтатор, агитатор проклятый!
- Михеев, успокойся, - официально приказал Пятак. - Вы, Карлсон, слушайте, что вам скажу. Повернитесь! Лицом к двери. Стойте спокойно.
Дверь была полуоткрыта.
В коридоре густела темень, из тьмы в лицо Карлсону впивались тысячи клинков, они сдирали кожу щек, ощупывали череп, пересчитывали волосы на темени, зубы во рту, липкими пальцами шпика копались в его внутренностях, разглядывали, изучали, сравнивали.
Он, он, держи его, держи, наконец-то попался Брауер, мерзкий подстрекатель из Либавы!
Неужели он в самом деле?
Очень похож!
Он или не он?
Зиедынь, мы на вас надеемся, а подведете, получите полсотни горячих.
Ей-ей, это он, Брауер собственной персоной.
Зиедынь, мы ведь тоже не дураки, мы должны знать, глаголет ли твоими устами истина или все та же полсотня горячих.
- Э-э-э, - мямлил Зиедынь, слюни текли по подбородку.
- Вольно, - скомандовал Пятак.
- Господа, - заговорил Карлсон, - насколько я мог заключить со слов уважаемого чиновника с нагайкой, меня обвиняют в агитации. Если это так, прошу мое дело передать в жандармское управление или прокуратуру. Политические дела вне компетенциии полиции, ими занимается жандармское управление в установленном законом порядке.
- Р-р-р! - взревел Михеев.
- Мы покажем тебе закон! Вот тебе закон! - Он подсунул к глазам Карлсона согнутую нагайку. - Таких пташек, как ты, редко удается зацапать, зато уж теперь такой тебе будет закон, язык высунешь, пощады испрашивая, гад, зад, смрад!
- Объявлено военное положение, - объяснил Пятак. - Вы, Карлсон, разве не знаете?
- Знаю.
- Так вот, законы теперь издает губернатор. Он уполномочил и обязал нас расследовать политические дела.
- Довольно болтать, - вступился Михеев, - у меня руки чешутся. За дело, за дело!
- Мы остановились на боевых организациях, - вставил старичок, писавший протокол.
- Я сам напишу протокол, - вдруг объявил Карлсон.
- Да ну? - удивился Михеев.
- Да вы вообще умеете писать, Карлсон? - язвил Пятак.
Полицейские ни с того ни с сего развеселились.
- Не перетрудить бы вас лишней писаниной, - тянул чей-то дьяконовский бас.
- За это полагаются хорошие отступные, - воскликнул другой. - Пусть напишет о себе всю правду.
- Ты отвечай, что тебя спрашивают про организацию, - ревел Михеев, - и не лезь куда не надо, ишь, писарь нашелся, дрянь, рвань, трань!
- Пусть пишет! - глухо молвил спавший на диване чиновник. Он даже не повернулся, лежал лицом к стенке, только могучая спина шевельнулась, диван под ним скрипнул, потом чиновник всхрапнул, будто все произнес во сне.
Сказанные спросонья слова произвели магическое действие. Тотчас Карлсону предоставили бумагу и ручку.
"По своим убеждениям я социал-демократ. В Ригу приехал двенадцатого января, а уже тринадцатого января по недоразумению был арестован, потому что не успел отметить паспорт в полицейской части".
- Хорошо, хорошо, - подбадривал Михеев, стоя у него за спиной и через плечо читая написанное. - А теперь пишите, откуда приехали.
"В Ригу приехал из Двинска".
И подписался: А. Карлсон.
- Ну, знаете, - сказал, обращаясь к коллегам, Михеев, - ничего подобного в жизни не видел. Какова наглость! Если ты, дрянь, в течение пяти минут не признаешься, не скажешь, гниль, своей настоящей фамилии, из тебя, гад, польются сопли, и я собственноручно на твоей спине агитатора истолку в муку протокол!
- Мне нечего к этому прибавить, - ответил Карлсон.
- Где жил в Риге? - с металлом в голосе спросил Пятак.
Не получив ответа, задал следующий вопрос:
- Кто твои знакомые?
- Где чемодан с бельем?
- Господа, - ответил Карлсон, - я не однажды уже объяснял, в Риге не успел снять квартиру. Знакомых у меня нет и чемодана с бельем тоже.
Двое дюжих полицейских взяли Карлсона под руки и отвели на огороженную барьером площадку.