Ты кличешь детей, они мчатся на зов, и вдруг все вы каким-то образом оказываетесь снаружи, в саду, и смотрите в неожиданно незнакомое небо – насмерть перепуганные и ничего не понимающие. Ты прижимаешь детей к себе.
– Отец возвращается, – сообщает Хемнет с непоколебимой уверенностью в голосе. – Идет домой, и с ним множество других. Совсем таких же, как он, но других.
– Отчего ты так уверен в этом, Хемнет? Откуда тебе знать?
– Потому, что, – с гордостью, странной в сложившихся обстоятельствах, отвечает сын, – я видел это во сне. Этой ночью. В первом сне с того дня…
Ты вопросительно смотришь на него, зная: то, что он скажет дальше, исполнено ужасного, хоть и невысказанного пока что смысла.
Сын пожимает плечами с ужасающей детской безмятежностью:
– С того дня, – говорит он, – когда я должен был умереть.
3 января 1602 г.
Едва войдя в церковь, ты понимаешь: не стоило сюда приходить. Помещение переполнено сверх всяких пределов, и находиться среди такого множества человеческих тел, втиснутых в такое крохотное пространство, совершенно невыносимо. Если бы не страх за бессмертные души тех, кого ты любишь, ноги бы твоей не было на улице, но Сьюзен настаивала, а близнецы поддержали ее, и потому ты неохотно согласилась, вышла из дому и совершила сие паломничество, на каждом шагу ужасаясь ярким пурпурным сполохам в небесах.
Страх овладел стратфордцами, и то же самое – в этом ты уверена благодаря многолетним наблюдениям за родом человеческим – творится сейчас в каждом городе Англии – да, даже в самом Лондоне, не говоря уж обо всех других уголках необъятной земли, озаренных кровавым, безжалостным солнцем. Страх на улицах и в пивных. Страх за каждым обеденным столом, от самых богатых до последних нищих. Скотина ходит некормленой, поля оставлены без присмотра. Страх – в глазах каждого встречного. Страх – в отчаянных, безумных выходках некоторых. Страх – в сдержанном отчаянье остальных. Страх в лицах твоих детей, и, несомненно, хоть ты так и не отважилась проверить, в тебе самой – в каждой жилке, и, конечно же, как бы ты ни стремилась скрыть его, отчетливо отражается на лице.
Протолкавшись вместе с детьми сквозь плотную толпу прихожан при входе (одни страстно молятся, упав на колени, другие стоят в театральных молитвенных позах, обхватив руками головы) в обитель господа, ты видишь за высокой кафедрой приходского священника, мистера Стилвела, коренастого, покрытого испариной, рубящего ладонью воздух. Обычно пышущий здоровым румянцем, сегодня он раскраснелся как никогда. В глазах его – странная смесь ужаса и восторга. Все его благолепие, весь тонкий налет цивилизованности осыпался с него перед лицом неведомого, и, хотя большую часть его проповеди в галдеже толпы молящихся прихожан не разобрать, ты узнаешь кое-какие цитаты из Откровения Иоанна, из Книги Иова – но ни словечка о смирении, об утешении, о надежде. Слишком много огня и серы, слишком мало милосердия…
Близнецы держатся рядом, в каждой твоей руке – по теплой ладошке, Сьюзен же немедля отбивается от вас и непристойно громким возгласом приветствует своего возлюбленного. Джон устремляется к вам наперекор встречной волне прихожан. Он зовет тебя по имени и тут же берет под свою опеку всех вас в равной мере – не спуская, однако ж, взгляда с твоей старшей дочери.
– Идемте, – говорит он. – Я занял нам всем скамью.
Ты позволяешь провести себя туда, где будущий доктор занял вам всем места, и вы втискиваетесь меж двух других семейств, двумя рядами впереди миссис Куинси и миссис Локк – они сидят вместе, держась за руки, взгляды их возведены горе, губы шевелятся в такт мрачным фанатическим речам попа. Ты проходишь мимо них, не говоря ни слова, садишься там, где указано, и, несмотря на недавно обретенное миропонимание, нарастающую уверенность в том, что Вселенная устроена совсем не так, как ты привыкла думать, устраиваешься со всеми возможными удобствами. Поддавшись старому ритму библейских стихов, ты присоединяешься к общему хору и молишься вместе со всеми вокруг.
Небеса снаружи становятся ярче и ярче, яростнее и яростнее, готовясь вот-вот разразиться бедствиями. Что за неведомый, незримый мир породил их? Но что-то – сговор жаркой духоты с усталостью и тревожной бессонницей, не отпускающей тебя с самого рождества, а может, чье-то незаметное вмешательство – помогает тебе, несмотря на жуткий гвалт, на пронзительные визги паствы и надсадный рев пастыря, погрузиться в легкую, прерывистую, рассеянную дрему. Стоит лишь уснуть, ты видишь сон, а во сне видишь все и все понимаешь.