– О, – отвечаешь ты. Напоминание об этом эпизоде, давно похороненном в глубинах памяти, причиняет неожиданно сильную боль. – Все это было так давно. И он сделал свой выбор еще в те времена. И выбор его был верен.
– Но мне, дорогая моя, помнится, что он был ввергнут в соблазн. Разве нет? Актерами. Их обаянием. Их вульгарным искусством!
Ты изо всех сил стараешься сохранить равнодушный вид.
– Юношеская блажь. Не более. Невинное мимолетное чудачество.
Миссис Куинси обнажает зубы в фальшивой улыбке.
– О, но мне помнится, что соблазн был гораздо серьезнее. Ведь он хотел играть на подмостках, не так ли? И писать пьески – тоже. И, возможно, когда-нибудь даже отправиться в Лондон.
– Может он и говорил нечто в этом духе, – уступаешь ты, – размечтавшись или выпивши. Но так и не сделал ничего подобного. На первом месте для него всегда была семья.
– Поэтому я и в недоумении, дорогая моя. В серьезном недоумении…
– Теперь вы понимаете, – встревает в разговор миссис Локк, – почему мы так взволновались, едва услышав об отсутствии вашего супруга. Мы опасались, что к нему вернулись… соблазны минувших дней.
В конце концов ты позволяешь раздражению вырваться наружу.
– Значит, вы полагаете, что он сбежал? К актерам? В их балаганы? Вы это хотите сказать? Стыдитесь, сударыни! Стыдитесь!
Одна из них – а, может, и обе сразу – готовы раскудахтаться, разразиться исполненной самомнения речью, но тут, в наступившей паузе, над столом раздается неожиданный звук.
Слабый треск. Едва уловимая дрожь.
«Яйца», – понимаешь ты. Звук исходит от одного из них.
– Боже мой! – восклицает миссис Локк. – Во имя всех святых!
Подавшись вперед, все вы с тревожным недоверием наблюдаете, как скорлупа трескается изнутри. Нечто крохотное, темное, окровавленное пробивает себе путь в этот мир и издает пронзительный, жалобный писк – исполненный муки, предвещающий беду.
Жалкое создание высвобождается из скорлупы. Перья его слиплись от слизи. В его облике что-то не так – оно уродливо, искажено. Оно поднимается на тонкие липкие лапки, пошатывается, ковыляет вперед, спотыкается, падает, дергается и замирает, расставшись со своей ничтожной жизнью. Только теперь твой разум принимает истину, что лежит перед глазами: бедное крохотное создание имеет нелепый, фантастический изъян. Оно явилось сюда не целиком, но страшно, ужасающе изувеченным.
Гостьи разражаются воплями и визгом, но тебе нет дела ни до них, ни даже до этого кошмарного явления – до худшего из всех дурных знамений. Все твои мысли – там, в темных глубинах вселенной, в межзвездном пространстве, в неустанном поиске твоей пропавшей любви.
30 декабря 1601 г.
Уже потом, позже, проведя в тревогах еще одну ночь и еще одно утро, ты вновь возвращаешься туда – в то место, что прочнее всех прочих связано с твоим детством, что содержит в себе всю твою прошлую жизнь, в которой еще не было ни детей, ни Уильяма, ни зрелости.
Лес для тебя всегда был местом, не подверженным переменам, неподвластным бесконечным, неуемным притязаниям времени. Однако сегодня он кажется – невероятно! – немного не таким, как раньше. Лес отчего-то сделался темнее и теснее. Деревья словно придвинулись друг к другу, крепче переплелись и заметно состарились. За сплетением ветвей не видно неба, кусты вокруг тебя – куда выше прежнего, общая атмосфера неласкова, враждебна, лесная идиллия детских лет сменилась зловещим сумраком.
Ты все еще недалеко от опушки, и, поначалу радуясь одиночеству, углубляешься в лесную глушь. Неясно, что привело тебя сюда во время кризиса. Пожалуй, в основном – сентиментальность, да еще стремление найти убежище, обрести утешение в прошлом, раз уж настоящее и будущее столь ненадежны.
Идя вперед, ты слышишь шорох в кустах – несомненно, это какой-то мелкий зверек, потревоженный твоим появлением. Естественно, ты не обращаешь на него внимания и продолжаешь свой путь, все дальше углубляясь в чащу. Однако невидимый в зарослях зверек, похоже, следует за тобой.
Ты слышишь, как он спешит следом, шурша листвой, потрескивая ветками. Он держится рядом, и от этого становится жутковато. «Лиса? – думаешь ты. – Барсук, или, может, пугливая лань?»
Но, кем бы ни был этот зверек, он, конечно же, не настолько велик, так как изо всех сил старается не показываться на глаза – возможно, терпит боль, лишь бы только не оказаться на виду.
Ты останавливаешься, и он останавливается вместе с тобой. Ты вновь идешь вперед, и зверек, очевидно, продолжает держаться поблизости. Все это ты понимаешь не только по шороху в кустах, но и по внутренним ощущениям. Ты чувствуешь его присутствие, странную целеустремленность и неожиданную хитрость.