Выбрать главу

Мишку я подарила папе в день рождения лет 5 назад. Это был подарок из подарков!

Юлька, собираясь на работу, утрами тихонько разговаривала с ним... Он до сих пор сидит в своем кресле...

Один раз, придя от Фриды Исааковны, я передала папе ее монолог о старости.

Папа ценил Фриду за ум. Они с Юлькой давно знали ее, и именно они в свое время познакомили меня с ней.

Договариваться тогда взялся папа.

- Дорогая моя Фрида Исааковна, - говорил он по телефону торжественно, с ноткой демонстративного просительства. - Не могли бы вы выручить меня лично своим мастерством?

- Ва-ас?

- Да, именно. Точнее, в моем лице - дочь! Нет, простите, в ее лице меня!

Фрида Исааковна смеялась так, что мы, в комнате, слышали ее смех.

Но папа вдруг сделался серьезным, поднял и опустил широченные свои брови и кивнул. Положив трубку, сказал мне:

- Вот что, родненькая. Так-то она старуха что надо и согласилась, но она еще и чертова старуха, понимаешь? И если ты ей не понравишься - шить не будет даже в моем лице! Но ты ей в своем понравишься, я уверен!

И тут уже мы с папой стали хохотать до чертиков, хотя особых причин для такого смеха не было - ну, серьезно папа вел разговор с Фридой, очень серьезно, и забавный был разговор, но не настолько, чтобы из-за этого мне упасть в кресло на мишку (папа закричал: "Сейчас же оставь его в покое!", - отчего мы стали хохотать еще сильней, и я никак не могла встать с кресла)...

Да, так вот о старости.

Когда я рассказала папе о монологе Фриды, он стал ходить по комнате и напевно, красиво и горько читать наизусть Слуцкого:

Умирают мои старики,

Мои боги, мои педагоги,

Пролагатели торной дороги...

Видя, что папа не очень весел, я быстро перебиваю его:

- Умирают-то умирают, - но!

Завещают мне жить ОЧЕНЬ ДОЛГО! (Эту строчку я произношу громко и выразительно, с акцентом на "очень долго", с восклицанием).

Папа:

- Но не дольше, чем нужно по долгу. ПО ЗАКОНУ СТРОФЫ И СТРОКИ"

Он все шагал по комнате. Подошел ко мне и серьезно сказал, подняв к брови полусогнутый палец правой руки :

- Поняла? - "не дольше, чем нужно ПО-ДОЛ-ГУ", понимаешь?

Я сказала: - А! Это у них профессиональное - для поэтов! СВОИ законы, эти вот - "строфы и строки"! Папа нервно хохотнул, сел в кресло, закурил.

Я, чтобы чего-нибудь не случилось и вышло совсем не печально, а, может, даже и весело, стала читать того же Слуцкого, про тех же стариков, но все же - про других: нарушающих слово, начинающих снова... "В шестьдесят или семьдесят-семьдесят пять... Позабывших зарок, нарушающих слово, Начинающих снова опять и опять!"

Я читала быстро, задорно, страстно, крещендо, с ударением почти на каждом слове, размахивая рукой:

- "Не зеленым, а серо-седым, посрамленным,

На колени поставленным,

та-та-та-та!"

Еще вдохновенней: "Закаленным тоской и бедой укрепленным Я б охотней всего подсобил и помог".

Папа: - Вот-вот: "ПОМОГ"... ПОМОГЛИ БЫ ДА ПОДСОБИЛИ!..

Ужасно.

Я (громко, Леонида Мартынова): "Бессилие бессильным оказаться - Вот мощное бессилье стариков!

(Ударение я делаю на "вот".)

Папа озадачен: что за слова, и такие?.. Чьи они?..

Ага! Не знает! Надо искать что-то такое, еще что-то такое!

И я добавляю алфавитного Слуцкого:

- "Угроза, в ходе слышная часов,

Пружин их ржавых Хриплое скрипенье

Не распугает птиц моих лесов.

И не прервет их радостного пенья".

Папа и вовсе озадачен, но он рад, что у нас все же так ловко получается и на этот раз - у нас часто так бывало - в стихах. Но я вижу, что вместе с радостью он не сбился со своего тона, не ушел от волнения, которое его охватило. Я же, говоря о Фриде, совсем его не ожидала, тем более, что папа моложе ее на целых 20 лет и вообще -КАКОЙ ОН СТАРИК?! А вот - волнение... И чем еще все это кончится?

Но папа - такой сильный, так владеющий собой, и все же - все же надо поскорей это закончить, перевести в шутку, и я говорю:

- Во-первых, 1:0 в мою пользу! Во-вторых, клянусь! - я буду таким стариком...

ну, этим... сшибленным с ног, но всегда начинающим сначала, снова! Понимаешь, да? Веришь? И МОЩНОЕ БЕССИЛЬЕ СТАРИКОВ всегда будет при мне!!

Папа улыбнулся, тихонько щелкнул меня по носу, и вдруг, - как бы на зло себе, на такое зло, такую боль стал читать Эренбурга: "Теперь не годы, только дни"..

Мм... "Перелети, перешагни, перегони..." Нет! Только "перелети" одно. Так:

"Перелети, хоть ты ОБЪЕДОК, ЛОСКУТ, КОТОРЫЙ СЪЕЛА МОЛЬ..."

А! Так? Вот что?! Вот? Ах, какое же иезуитство! И я вступаю, не дав ему опомниться, договорить - из его же Эренбурга, из того же цикла "Старость", быстро отбирая в уме хоть что-нибудь ПОЛУЧШЕ: "Я с теми, кто та-та-та борется,

Прет на рожон, да впереди, та-та-та-та

как свищет молодость, та...

Кто не вышел из игры!"

Папа, как бы не слыша меня: "Мое уходит поколение, А те, кто выжил,что тут ныть,- Уж не людьми, а просто временем, лежалые, у-це-не-ны".

- КТО это "уценен", КТО? Кто ЛЕЖАЛЫЙ?? - кричу я и тоже читаю Эренбурга, но теперь не из "Старости" - из АЛФАВИТА: "Я знаю все - годов проломы, бреши..." Но - "ВСЕ ЖЕ Я СКАЖУ ПРО ДОЖДЬ, ПРО ВЕТВИ"!

Папа снова удивлен, на мгновенье заслушивается, но, опомнившись, продолжает свое, выбирая по-прежнему самое больное, и все это - на зло себе, да-да, только на зло, только: "Молодому кажется, что к старости Расступаются густые заросли, Все измерено, давно погашено..." ..."Погашено"...

"ВСЕ-НЕ-ТАК!"

Но на зло ли? Ведь это был какой-то упорный прорыв открытости, "бессердечная искренность" (слова Слуцкого): взять и не тая больше ничего, выложить все, что на душе! Исповедаться стихами, как бы больно ни было!..

- "Все измерено, давно погашено... м... давно погашено..." другие, не такие громоздкие, занимающие полкомнаты... Купила как их? Ну... напольные, напольные; они маленькие, их легко сунуть под шкаф, но, между прочим, они не такие точные... Ах, да Господи, да какое мне дело, в конце концов!

Я немного успокаиваюсь, но слезы еще бегут...

Самолет тем временем идет на снижение.

И тут меня пронзает: мой город! Подснежники прямо под снегом! Прямо под снегом же!!

Мне становится легче.

АЛОА! Здравствуй!

...Словно Москвы и не было..

Я спускаюсь по трапу последней,- я люблю так. Еще на трапе, наверху, вижу маленький оркестрик, стоящий на аэродроме чуть левее трапа.

Он из двух рядов музыкантов, в каждом по четыре человека. Дирижирует мой муж, но стоит он к оркестрику спиной, так как ищет среди сходящих меня, но музыканты играют правильно.

Звучит "Алоа-оэ".

Лицо у мужа растерянное и радостное.

"Б"

"Без тебя я прекращаюсь".

(В.Маяковский)

Будь, пожалуйста,

послабее,

Будь, пожалуйста.

И тогда подарю тебе я

Чудо

запросто.

И тогда я вымахну

вырасту,

стану особенным.

Из горящего дома вынесу

тебя,

сонную.

Я решусь на все неизвестное,

на все безрассудное,

в море брошусь,

густое,

зловещее -и спасу тебя!..

"..."

Но ведь ты же

сама готова

спасти других (...)

Не заблудишься,

не утонешь,

зла не накопишь.

Не заплачешь

и не застонешь,

если захочешь (...)

Мне с тобою - такой уверенной - трудно очень.

Хоть нарочно,

хоть на мгновенье,

я прошу,

робея,

Помоги мне

в себя поверить,

стань

слабее.

(Роберт Рождественский)

г. Иркутск