Волчата ершились. Степан с любопытством рассматривал маленьких хищников. «А ведь из них вырастет неплохая пара домашних волков», — подумал он.
Вскоре вся деревня знала, что молодой Шипилов волчат из тайги принес.
— Молодцом, чего там! Не зря тайгу топтал.
— Насолил ты зубастой. Мечется, небось, серая, места не находит, — нахваливали односельчанина мужики, в большинстве охотники бывалые, однако, предупреждали, что с волчицами шутки плохи: редко прощают они подобные обиды.
— Ерунда, — отмахивался довольный лесным трофеем Степан. — Обойдется.
Каждый вечер, как приговоренная, бежала на запах деревенского дыма матерая волчица. Она не Только чуяла след, но как бы шла верхним чутьем, по выражению охотников–волчатников.
Короткий век свой волчица прожила в отчаянной борьбе за существование, и теперь ей выпало еще одно испытание: схватка с тем, кто разорил ее логово и умыкнул детенышей. Жажда мести гнала ее в деревню.
Притаившись в кустарнике, за овином, стояла она не шелохнувшись, будто окаменелая… Одна истосковавшаяся душа ее светилась и только память рисовала счастливые моменты материнства. Ей так хотелось лизнуть свернувшихся в клубочек волчат, поиграть с ними.
Поздним веером во дворе Степана Шипилова раздался надрывный лай собаки. Никогда ока еще так не беспокоилась. «Кого это нам носит на ночь глядя?!» — подумал хозяин, всматриваясь в заиндевевшие окна.
Пес рвался с цепи, встревожив соседских собак. Наспех сбросив полушубок, обеспокоенный Степан вышел в сени. Приоткрыв тихонько дверь, собрался было позвать Рекса, и замер: перед ним, не двигаясь, стояла беловатая волчица с острой мордой. «Пришла», — выдохнул охотник. Какое‑то мгновение он смотрел на нее, как заколдованный, стиснув от напряжения зубы.
Дальше все было, как во сне. Волчица вдруг сжалась и прыгнула, Степан упал, они сцепились, оба слились в одно целое, покатившись по тесовым ступеням. Завязалась неравная борьба.
Выскочившие из избы жена и дети Шипилова подняли крик, собака изошлась от отчаянного лая, но хищницу не отпугивали ни крики людей, ни вопли жертвы. Она расправлялась с человеком, как с любой своей добычей.
Лишь услышав мужские голоса, отбежала в сторону, хрипло дыша. Из горла у нее валила клубом розовая пена. Налитые кровью глаза, казалось, жгли все вокруг. Несколько секунд мстительница оценивала обстановку, затем рванулась вперед, схватив жертву за горло.
И только когда с соседнего подворья прогремели выстрелы, скрылась в ельнике.
Бездыханный Степан лежал распластавшись на окровавленном снегу.
— Ну, и дела, — качали головами озадаченные мужики.
Всякое бывало на таежном и охотничьем их веку, но такое — впервые.
— Этак она всех нас перегрызет, — в ужасе охали бабы.
— Кто знает, что на уме у нее, — в тон им вторил сосед пострадавшего. — Злющая, бестия.
— Теперь успокоится, — со знанием дела сказал старый охотник Сергеев.
С тех пор белая волчица в деревне Дальняя больше не появлялась.
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОДАРОК
В последние годы некогда знаменитый скандалами и историями разными особняк провинциального Дома литератора захирел: стоял скучный и почти безлюдный. Темные глазницы окон, груда неубранного мусора у парадного входа, запах залежавшихся изданий в вестибюле говорили о трудных временах, постигших пишущую братию.
А ведь когда‑то все было иначе: ярко горели люстры, слышались оживленные разговоры, смех, аплодисменты… В кулуарах, дымя сигаретами, маститые писатели обсуждали задачи современной литературы, новые книги, выпущенные многотысячными тиражами. Говорили неторопливо, с достоинством.
«И куда все ушло?! — грустил, сидя за работой в патриархальном кабинете критик Хабалкин. — Журнал не выходит, книги не печатаются. Всем на все наплевать. Кошмар какой‑то!»
Ему‑то, правда, скучать не приходилось: писанины взахлеб. На «жареное» спрос был всегда, а нынче — особенно беспощадный прокурор общественной жизни со всеми ее мерзостями, опоносивший не одного писателя–земляка и повыше, открыл для себя «золотую» жилу: жидо–масонская угроза, происки «голубых» и угроза красно–коричневых, серость литературных творений, общее вырождение…
Словом, был повод в колокола звонить.