– Да, мама.
Ну какого черта в этом доме всего один телефон, как в эпоху неолита, возмутился Марсел. В одних носках, с возбужденным членом, он вскочил с дивана, чтобы ответить на звонок, и теперь Лиза, возлежавшая в одних шелковых кружевных трусиках, слушала, как он говорит да, мама, да, мама. Разумеется, я один, я как раз шел ложиться, ведь завтра я хочу несколько раз спуститься с Тука-Негры. Да, с Пере Сансом и Кике, да. Лиза встала и принялась извиваться всем телом, медленно снимая трусики и еле сдерживая смех, а он стоял, отвернувшись к стене, умирая от желания посмотреть на нее, но боясь опростоволоситься. Да, должен вернуться в понедельник, скажи Хасинто, чтобы он приехал утром в понедельник, да, потому что в понедельник занятий не будет из-за забастовки, да. Да, конечно, я буду очень осторожен, но разве ты не помнишь, что я знаю Тука-Негру как свои пять пальцев? Ах да, Кике сказал, что на высоте тысяча триста метров в сторону Батльиу можно соорудить отличную черную трассу, если провести туда подъемник и убрать четыре валуна. Да, мама. Он повесил трубку, по-прежнему стоя лицом к стене и проклиная свою вредную мать, которая звонила из Мадрида только затем, чтобы проконтролировать его и опозорить перед девушкой, ведь Марсел знал, что она не поверила ни в какую забастовку и наверняка устроит ему скандал вечером в понедельник, если изволит остановиться в Барселоне перед возвращением в дом Грават, и еще Марсел был уверен: его мать знала, что он не врал, когда уверял, что ложится в постель.
– Да, мама.
Он обернулся, уязвленный насмешливым тоном Лизы. Девушка сняла трусики и вертела их на пальце. Какая же она красивая, эта Лиза. Он набросился на нее, и они стали кататься по полу, но потом, под предлогом того, что на полу очень неудобно, что на такой твердой поверхности невозможно расслабиться, они, как и предполагалось с самого начала, отправились в постель. Но вовсе не оттого, что пол был слишком твердым, а потому, что магический взгляд молодой стройной Элизенды с картины над камином делал его беззащитным. Они выбрали величественное ложе его матери, расположенное в одной из спален, теплой и уютной благодаря хорошо работающему центральному отоплению, со стенами, увешанными призраками десяти поколений рода Вилабру, среди которых, к счастью, не было внушающих тревогу портретов, напоминающих, что его мать переживает приступ благочестия и ездит повсюду с епископами и священниками, терзая всех вокруг своей одержимостью святыми и блаженными, и если бы она увидела меня здесь в объятиях Лизы Монельс, она прочла бы целую проповедь о грехе, раскаянии и необходимости вступить на путь истинный. Ну а если бы меня увидел отец Аугуст, то он тут же преставился бы.
Третий мужчина сделал знак левой рукой. Он знал, что его товарищи смогут его разглядеть, только если он будет стоять на фоне снега, поэтому расположился в центре заснеженного луга. Однако он также знал, что если его увидят товарищи, то разглядят и враги, если вдруг появятся здесь. Эта мысль посетила его ровно в тот момент, когда пуля разворотила ему пол-лица. Он даже не успел опустить левую руку. Шестого декабря тысяча девятьсот сорок третьего года белоснежную гладь рождественского пейзажа обагрила лужа темной крови первого маки`, павшего в борьбе с фашизмом в долине Изил. Его товарищи, вместо того чтобы произнести аминь, пробормотали проклятие, поскольку, в соответствии с заверениями полковника Нервала, на этом участке, до юга Изаварре, не должно было находиться никаких наблюдательных постов противника. Второй мужчина сделал знак лейтенанту и исчез в темноте; лейтенант Марко понял, что должен выяснить, кто препятствует их продвижению. Он взглянул на своих людей, человек тридцать небритых добровольцев, в чьих взглядах светилась решимость и полное отсутствие сострадания к себе. На какое-то мгновение его охватила гордость за взвод, которым он командовал; однако это чувство тут же смешалось с липким страхом, и он с горечью вспомнил Пако, чья кровь окрасила в багряный цвет заснеженный луг по другую сторону от дороги; но в это время второй его товарищ прошептал ему на ухо путь свободен, я с ними разобрался, их было всего двое.