Я помню имена, помню, где мы расстались, помню, кто их забрал. А лица? Глаза? Голоса?
Но я продолжаю смотреть.
«Глупая», — снова и снова корю я себя, понимая, что ирландский конокрад скорее всего выдумал всю эту историю. «В гостинице для путешественников и ресторане у дороги в Остин, неподалеку от ручья Уоллер-Крик. Три синих бусины на веревочке. Висели на шее у маленькой белой девочки», — да тут, наверное, ни слова правды нет.
Я отхожу от кафе, но недалеко — только чтобы удостовериться, что рядом есть ручей. «Вот же он!» — думаю я, но все-таки спрашиваю у старика, что ведет ребенка за руку.
— Скажите, это ручей Уоллер-Крик?
— Вроде так, — подтверждает он и продолжает путь.
Я снова возвращаюсь к кафе, обхожу большое облицованное известняком здание, высокое и узкое, с большим количеством комнат, в которых путники могут остановиться на ночь. Привстав на цыпочки, я заглядываю в раскрытые окна, присматриваюсь к другим темнокожим работникам. Но среди них нет ни одного знакомого лица.
И тут я замечаю за гостиницей у колодца маленькую белую девчушку. Она худенькая, невысокая, бойкая. На вид ей лет восемь, может, десять, а волосы у нее густые и длинные — это первое, что приковывает внимание. Они ниспадают из-под желтого платка на спину красновато-каштановыми волнами. И все же она сильная: сама тащит тяжелое ведро, держа его обеими руками, замочив водой ногу и передник, повязанный поверх серого платья.
Надо бы у нее спросить, не знает ли она тут кого по фамилии Госсетт? Или, может, знала до того, как рабовладение отменили? Не видела ли людей с синими бусинами, такими же, как у меня? Цветную женщину? Девочку? Мальчика?
Я подцепляю пальцами бусы и иду девочке навстречу, тщательно обдумывая слова, чтобы ее не спугнуть. Но когда она останавливается и окидывает меня взглядом, ее серые глаза на точеном, словно фарфоровом личике изумленно округляются, а я теряю дар речи. На шее у нее — на красной ленточке — висят три синие бусины.
Ирландец мне не солгал!
Я падаю на колени прямо в грязь, потому что ноги мои подкашиваются, но мне ни капельки не больно. Я ничего не чувствую и ничего не слышу. Хватаюсь за бусины, пытаюсь что- то сказать, но язык словно онемел. Я не могу выговорить ни слова.
Дитя, откуда у тебя эти бусы?!
Кажется, мы целую вечность вот так стоим с ней, как вкопанные, и глядим друг на друга, силясь понять, как такое возможно.
С ветки спархивает воробушек, маленькая коричневая пташка. Он слетает на землю, чтобы попить воды из лужицы. Девочка выпускает свою ношу, и вода растекается ручейками, орошая иссохшую почву. Птичка опускает голову, пьет и чистит в ручейке перышки.
Девочка отворачивается и бежит, быстро перебирая ногами по мощеной дорожке, бежит прямо к открытой задней двери здания.
— Мама! — кричит она. — Ма-ма-а-а!
Я поднимаюсь на ноги, не зная, что мне делать. Побежать за ней? Но девочка белая, и я, должно быть, страшно ее напугала. Может, попытаться все объяснить: «Я не хотела ничего дурного. Просто скажи, где ты нашла эти синие бусины?»
И тут я вижу в дверях ее. Высокую девушку с кожей медного цвета, с деревянной ложкой в руках. Сначала я думаю, что это тетя Дженни-Эйнджел, но она слишком юная. На вид ей столько же, сколько Джуно-Джейн — уже не девочка, но еще и не женщина. Она отправляет белую девчушку в дом, щурится в лучах солнца, глядя на меня, и спускается со ступенек. На шее у нее тоже синеют три бусинки на шнурке.
Мне вспоминается день, когда на нее впервые надели эти бусы, последний раз, когда мы виделись. Ей тогда было всего три года, а дело происходило во дворе у работорговца. Мне живо вспоминается ее лицо, когда мужчина схватил ее и унес.
— Мэри… — шепчу я. Расстояние между нами вдруг кажется и слишком большим, и совсем коротким. Силы оставляют меня. — Мэри-Эйнджел?!
В дверях появляется чья-то тень, но стоит этому человеку выйти на солнце, и я узнаю лицо, которое бережно хранила в памяти все эти годы. Я узнаю его, даже несмотря на седину в волосах.
Рыжеволосая девчушка держится за ее юбку, и теперь я замечаю сходство между ними. Это дочь моей матушки. Дочь, рожденная от белого мужчины в те годы, когда мы не могли друг друга найти. Родство заметно и по глазам с чуть приподнятыми внешними уголками, совсем как у Джуно-Джейн.
И у меня.
— Это я, Ханни! — кричу я им через весь двор и вытягиваю руку с бабушкиными бусами. — Это я, Ханни! Это я, Ханни! Это я, Ханни!
Я не сразу замечаю, что бегу. Бегу, а ноги не чувствуют земли. Я словно лечу над ней, как воробушек.