Смех — звонкий, непрестанный, мелодичный — разносится по всему залу, точно колокольный звон, гулким эхо отражается от ржавой железной крыши и вновь обрушивается на гостей.
Блюдом дня сегодня названы «шарики „Буден“», что бы это ни значило. Разглядываю рисунок на грифельной доске с меню и гадаю, что таится внутри основательно прожаренного наггетса, а мимо меня проворно снуют официантки в джинсах и синих форменных футболках из полиэстера.
Думаю даже попробовать один, но тут слышу, как юная работница кафе, в которой я тут же узнаю девочку из моего класса, сообщает клиенту, что заказов сейчас очень много и поэтому ждать придется по меньшей мере полчаса. Надеюсь, внук советника Уолкера успел взять еды в дорогу до наплыва посетителей, проголодавшихся после воскресной службы.
Ну ничего. Значит, в другой раз. Даже если бы повара и не были загружены, деньгами мне сорить ни к чему. После того случая с Малышом Рэем и «Эм-энд-Эмс» я уже и так потратилась на двенадцать пачек бисквитных пирожных какой-то не особо известной марки. Мои ученики вечно жалуются на то, что у них живот сводит от голода. Уж не знаю, кто из них честен, а кто лукавит, и, пожалуй, задаю куда меньше вопросов, чем надо бы. Наверное, в глубине души я надеюсь, что если книги их не привлекут, то уж шоколадные бисквиты с кремом не подведут.
Встав в хвост очереди в кассы, я принимаюсь разглядывать пирожные в стеклянной витрине. От прилавка, за которым стоит темнокожая женщина, покупатели отходят в самом что ни на есть приподнятом расположении духа. Кассирша — тут все ее зовут Бабушка Ти — коренастая, как и многие огастинцы, седовласая, кареглазая. Одета она в строгое розовое платье — самое то для церковной службы — и шляпку. Она успевает и поболтать с клиентами, и просмотреть чеки, и посчитать в голове итоговую сумму, и раздать детям карамельки, и даже похвалить, снабдив свой комментарий неизменным: «Точно тебе говорю!» — тех из них, кто за неделю успел вырасти по меньшей мере на дюйм.
— Бенни Сильва, — представляюсь я, и она протягивает мне руку через прилавок. Ее тонкие узловатые пальцы сжимают мою ладонь. Хватка у нее крепкая.
— Бенни? — переспрашивает она. — Твой папа, небось, всегда сынишку хотел?
Я хихикаю над ее шуткой, хотя, сказать по правде, чаще всего люди именно так и реагируют на мое прозвище, подаренное мне отцом, прежде чем он решил, что я ему не нужна.
— Сокращенно от Бенедетта. Я наполовину итальянка… и португалка.
— Вот оно как. То-то у тебя такой красивый цвет кожи, — она щурит один глаз и обводит меня внимательным взглядом.
— С таким сложновато обгореть на солнце, и это радует, — стараюсь я поддержать разговор.
— И все-таки будь осторожней, — предупреждает Бабушка Ти. — Большая шляпа тебе не помешает. Солнце в Луизиане жгучее, злобное, как смертный грех. У тебя чек-то при себе, деточка? Давай я тебе все посчитаю.
— Нет, я ничего не заказывала, — отвечаю я и вкратце рассказываю о протекающей крыше и о том, что привело меня в кафе. — Знаете белый домик у кладбища? Я пыталась вчера связаться с агентом, но у него на двери висела записка о том, что он не работает из-за каких-то медицинских проблем.
— Тебе никак Джоанн нужна. Она угодила в больницу в Батон-Руж. Желчный пузырь прихватило. Купи себе ведро битума да обмажь им черепицу вокруг трубы на крыше. Справишься? Мажь погуще, как масло на хлеб. Смола влагу не пропустит.
Отчего-то у меня не возникает никаких сомнений, что эта женщина знает, о чем толкует, и в свое время покрыла битумом не одну черепичную крышу. Возможно, ей и по сей день это под силу. Но я-то почти всю жизнь прожила в городских квартирах. И ни за что не отличу битум от шоколадного пудинга.
— Я слышала, дом, вероятно, принадлежит одному из наследников судьи Госсетта. Вы, случайно, не знаете, где мне найти владельца? Я подставила кастрюлю туда, где капает, но завтра мне в школу на работу, и я не смогу выливать воду вовремя. Боюсь, как бы кастрюля не опрокинулась и не попортила полы, — уж что в моем доме и впрямь можно назвать красивым, так это полы и стены, обшитые кипарисовыми досками. А я очень люблю старинные вещи и не могу вынести даже мысли о том, что они погибнут. — Я новый учитель в школе, преподаю детям английский.
Бабушка Ти моргает пару раз, опускает подбородок и смотрит на меня так, что кажется, будто позади кто-то подошел и приставил к моей голове «рожки».