- Смеётесь надо мной?
- Мистер Томас говорил, что вы мечтали об этом в институте. У вас были неплохие идеи и жажда для их осуществления.
- Жажда притупляется со временем, с ней свыкаешься.
- И всё же мне кажется, что вы не безнадёжны.
- Не могу сказать и о вас того же, а идеи... можете их забрать с собой. Всё равно валяются без дела.
Запечатанный жёлтый конверт для посылок после вчерашнего сэндвича с ветчиной бережно сохранил на своём обороте засохшие крошки хлеба и тёмно-красное пятно неопределённого срока давности и источника возникновения, оброненное на границе с клейкой полоской. Им жужжащее насекомое и заинтересовалась в первую очередь, застыв прямо в центре с выпученными глазами (других от неё и не ждёшь, по крайней мере, с таким-то соседом). Я высвободил её, наконец. Убрал стакан. Затем смахнул крошки и передал конверт с веским содержимым своему гостю.
- Я готов заплатить за них, - предложил он и попытался достать бумажник, но я был категоричен.
- Тогда вам придётся вернуть мне три года жизни, - сказал я, отвернувшись к стене и натягивая на себя рабочую одежду, которая ничем не отличалась от обычной за исключением высохшей грязи на рукавах и джинсах. - Сможете оплатить?
Докатился! Добровольно отказываюсь от денег, ради которых и писал все эти бумажки.
- И это действительно того стоит? - спросил он, с любопытством уставившись на конверт или на пятно (точнее определить не удалось).
- Каждый расходует своё время вслепую. Никто не знает, что из этого может выйти.
- Буду надеяться, что своё время вы потратили не зря, - сказал он и вышел не попрощавшись.
* * *
Лопата тяжелела от грязи, которую ежеминутно приходилось соскребать каменной плашкой удачно позаимствованной на соседнем участке. Утро оказалось холодным и капельки росы, укрывшие водяным покрывалом землю, замедляли весь процесс. Осталось ещё немного и верхний слой будет полностью снят. Наконец-то. Теперь дело пойдёт быстрее. Хорошо, что ещё свежая, не успела слежаться и дождей не было. Несколько часов и всё кончено. Посиневшее лицо пожилого мужчины благодарно взирает на розовеющий восход, пока родственники нетерпеливо ждут в машине. Они щедро платят за такую работу. Не хотят, чтобы тело медленно сгнило в земле. Лучше развеять прах над морем или спустить в унитаз. В зависимости от того что это тело написало в завещании.
А всё дело в том, что эти люди в машине не разделяют религиозных предпочтений большинства, поэтому и обязаны сначала закапывать, а затем выкапывать и сжигать в подпольных крематориях своих близких. И ведь всем об этом хорошо известно: смотрителю кладбища, правительству, даже трупу. И всё же порядок неизменен.
Осталось передать тело и забрать выручку.
На выходе меня уже поджидал мужчина, который унёс записи пару дней назад, а может и раньше. Я разучился считать дни. Так легче.
- Так вот чем вы занимаетесь, - говорит он вместо приветствия, когда я приближаюсь с вместительной тачкой накрытой поверх брезентом. Машиной здесь не проехать.
Мне совершенно не хочется начинать новый длинный разговор, который может привести к чему угодно.
- Вам нравится ваша работа? - не отстаёт он.
- Мои клиенты не многословны и за них хорошо платят.
- Насколько мне известно, это не совсем законно.
- Люди имеют право выбирать как распорядиться своими остатками после смерти вне зависимости от того законно это или не совсем.
- Вы не слишком любите здешние порядки.
- Верно.
- Я прочитал ваши записи.
- Тогда мне вас жаль.
- Вы готовы к тому, чтобы их испробовать?
Очередная финишная черта, которая снова замелькала впереди, но я уже устал от всего этого.
- Нет. Слишком поздно.
- Поздно?! - вспылил он неожиданно для меня.
До сих пор он производил впечатление весьма спокойного и чересчур религиозного отца-одиночки, причём как минимум шестерых детей.
- А впрочем, ладно. Так и продолжите этим заниматься?
- Да, - спокойно ответил я.
Он ещё постоял с минуту рядом, пока я передавал тело и пересчитывал полученные деньги, затем буркнул что-то неразборчивое себе под нос, развернулся и пошёл к парковке. Пройдя уже половину пути, он остановился и решительно направился ко мне. Вытащив на ходу белую прямоугольную карту, быстро сунул её мне в руки, поверх купюр, и, не вымолвив ни слова, снова двинулся в ту же сторону.