- Не знаю о чём ты, - отмахнулся он. - К тому же скоро должны принести другой и я собираюсь его съесть. Я ужасно проголодался, а я становлюсь чрезвычайно неуклюжим, когда голоден.
Она в отличие от него была сыта и всё же решила проглотить эту ложь, запив её вином. Это всегда помогает. Некоторое время никто не решался заговорить.
- Можно задать вопрос? - осторожно начала она.
- Конечно.
- Зачем тебе это? Это огромная сумма даже для тебя. От чего ты пытаешься откупиться?
- Ты никогда не задумывалась об отдельной больнице для своего фонда?
- Это слишком дорого, - легкомысленно бросила она, не придав его словам особого значения, но затем после пары секунд размышлений добавила: - На это уйдут годы, а ещё необходимое оборудование, персонал...
- Больница уже готова, - оборвал он её. - Но мне нужен человек, который будет ею руководить и я вдруг подумал о твоей кандидатуре.
- Неужели ты предлагаешь это бескорыстно? (чему она, откровенно говоря, слабо верила, и поэтому последнее слово приобрело отталкивающий налёт иронии)
- Ваш бифштекс, - вмешался официант, который выглядел более уверенным, чем десять минут назад.
- Что ты потребуешь взамен? - спросила она сразу же после того как парень в форме удалился.
- Знаешь, о чём я мечтаю? - невозмутимо парировал он, упорно избегая её вопросов и взамен бросаясь своими.
- Нет, - ответила она, приняв скрепя зубами навязываемые условия диалога, которые при других обстоятельствах разнесла бы в щепки, впрочем, как и человека, позволившего себе подобное. Но сейчас ей не терпелось узнать, чего же он хочет добиться на самом деле, поэтому пришлось смириться. Ненадолго разумеется.
Она и не заметила, как опустошила целый бокал за разговором, который он наполнил снова. К своему он практически не притронулся.
- Я хочу изменить людей, - проговорил он совершенно иным тоном, к которому примешалась неподдельная серьёзность и беззащитность (надёжно запертая в подсобке и даже не пискнувшая до этого момента).
Она рассмеялась. Поверьте, смеяться она умела и, несмотря на всю внешнюю холодность, при смехе в ней просыпался ребёнок. Живой, настойчивый и озорной ребёнок, который, судя по всему, и вызвал возмущение у пожилой дамы в парике. Эта дама, смею предположить, совершенно не умела смеяться и, вполне вероятно, считала, что смех вообще нужно скрывать, а не выставлять его напоказ в общественном месте. (Разве только в ванной, наедине со вставной челюстью мужа, беспомощно зажатой в наполовину пустом стакане под запотевшим зеркалом.)
- Об этом все мечтают, - сказала Клэр, немного успокоившись.
- Разве? Я так не думаю. Взгляни на них, - сказал он, очертив ножом в воздухе дугу.
- Все они мечтают изменить мир вокруг себя, - продолжал он. - Сделать его лучше или хуже (всё зависит от количества родительской ласки приобретённой в детские годы). Они пытаются воздействовать на обстоятельства, последствия, декорации, в то время как я хочу изменить лишь одно - причину.
- Но причины всегда разные!
- Все они, так или иначе, скатываются к двум, точнее даже к одной - основной. И тебе это известно. За тысячи лет существования природа человека осталась неизменной.
- И как же ты хочешь это исправить? - спросила она с наигранным любопытством.
- Нужно начать с детей, - медленно прошептал он после паузы, которую сам же и спровоцировал.
- Ты имеешь в виду опыты? Так тебе для этого нужен мой фонд и больница? Я никому не позволю использовать их!
- Да они же умирают каждый день. И никому до них нет дела! - неожиданно выкрикнул он, чем снова вызвал негодование у дамы в парике, которая в это время сдержанно улыбалась над шуткой своего кавалера, обнажившего белоснежный ряд искусственных зубов.
- Мы делаем всё что можем, - ошарашенная его тоном, робко оправдалась она. До этого момента ей и в голову не могло прийти, что его заботит судьба детей.
- Ты такая же, как и остальные: пытаешься сражаться с симптомами, а нужно устранить причину, - проговорил он уже гораздо тише.
Она молчала и он продолжил:
- Всем на всё наплевать. Каждому отдельно взятому человеку абсолютно безразлично то, что его не касается, а если и не безразлично, то страшно или просто лень что-либо менять. Он и пальцем не пошевелит, пока нечто подобное не произойдёт с ним или его семьёй, а когда произойдёт и он окажется по ту сторону черты, то на него будут смотреть такие же апатичные беспомощные глаза остальных. Они могут лишь пожалеть или плюнуть в его сторону, посочувствовать или бросить милостыню, чтобы снять с себя ответственность, но не больше. Они поступят, так же как и он в недалёком прошлом, поступят так, как поступает каждая послушная овца.