В разговоре среди другого я ему сказала: «Вот мы с Вами встречаемся, а Вы ни разу ничего не спросили обо мне, — кто я, где я, с кем и как живу?»
Он ответил: «В восемнадцать лет каждый делает из себя сказку».
На другой день он должен был уехать из Ялты. Утром горничная, веселая и возбужденная, ворвалась в наш номер: «Вам просили передать письмо». Он приходил перед отъездом и принес вложенную в конверт карточку. Надпись была:
«Ольге Алексеевне Мочаловой. Помните вечер 7-го июля. Я не пишу прощайте, я твердо знаю, что мы встретимся, когда и как — Бог весть, но верю, что лучше, чем в этот раз. Целую Вашу руку. Здесь я с Городецким [282]. Другой у меня не оказалось.
1916»[283].
А потом разразилась революция. Тетушки умерли одна за другой. Прах их был похоронен на Дорогомиловском кладбище, и после погребения ни одна душа не посетила два скромных холмика, сразу позабытых. Я до сих пор поминаю в молитве имена Ольги и Елизаветы и прошу прощенья за грубость и пренебреженье. Они, сидящие у окошка без дела, ничего не могли дать нам, племянницам, но были незлобивыми, чистосердечными обывательницами. За то и я несчастлива в племянниках.
В дом входили рабочие и описывали вещи. Все менялось, перемещалось, било, скользило, утрачивалось и нападало.
Я металась, сдавала экзамены, дважды уезжала и возвращалась в старый дом.
Какой-то зимой, лютой и снежной, я вышла из своей келейки и сказала сестрам: «Я люблю Гумилева». Аня и Катя испуганно переглянулись и ответили: «Только не сиди часами, запершись в своей комнате». — «А куда же мне деваться?»
Мы все трое были тогда без судьбы.
Лютой зимой 1919 года в Москву приехали Гумилев и Кузмин выступать с чтеньем стихов в Политехническом музее. Я пришла, конечно, на вечер. Аудитория не отапливалась, все сидели в шубах. Помню, на мне была тогда самодельная шапка из свернутого вокруг боа. Я сидела в партере рядом с пожилым гражданином. Он насмешливо бормотал, слушая Гумилева:
Особого успеха ленинградские поэты не имели. Публика смешанная, неопределенная, скорее больше любопытничала, о чем говорят теперь известные имена. Я чувствовала, что Гумилев не хочет сдаваться времени, отстаивает свой мир, свои прежние темы. Он стоял перед аудиторией твердо и прямо, тоже в шубе с меховым верхом.
В антракте я подошла к нему и робко спросила: «Николай Степанович, помните ли Вы меня?» Он живо и обрадованно ответил: «Да, да, конечно, вспоминал, думал о Вас часами по вечерам».
Уговорились, что я буду ждать его при выходе из подъезда. Светила полная луна, трещал мороз. Он шел ночевать к Коганам, странноприимной чете, любившей не поэзию, а поэтов. Он уверенно вел меня за собой. Но я была в недоумении: «В каком же качестве я туда приду? Куда меня положат? Рядом с ним?» На одном из поворотов я резко остановилась и сказала, что иду ночевать к двоюродным сестрам. Он удивился, но не стал возражать. Условились, что я завтра приду в Брюсовский институт к 8 часам.
Двоюродные сестры жили в маленьком домике на Трубной площади рядом с рестораном «Эрмитаж», где дядя Жорж директорствовал. Нюша и Лиля знали, что порой я, опоздав на ночные поезда с литературных вечеров, стучала к ним в окно со двора с просьбой о ночлеге. Со смехом и шутками впускали они меня в дом и укладывали в уголок под теплое покрывало. В эту морозную ночь я испытала здесь сильнейшее из впечатлений от встречи с Н. С. В полусне, полуяви двигались горы, смещались небо и земля, ходили большие розы с темно-красными головами, как бурная вода, текла музыка, было неразличимо чувство не то провала, не то полета, бездны или выси. Я оказывалась в неведомых мирах, где все было не названо. Именно потому, что переживанья превышали меру сил, выводили из себя, я не успела в нужную минуту сказать нужное слово. На утро я уехала на Фили, распустила школьных ребят по случаю 25° мороза, попросила у Ани синюю шелковую блузку и отправилась в Москву во Дворец искусств. Я не опоздала к условленному часу. Но в дверях мне попался Михаил Кузмин, и на мой вопрос: «Где Н. С.?» — ответил, что Гумилев недавно ушел, и больше о нем ничего не известно. Я хотела смерти. Мы так и не встретились. Впоследствии он говорил, что ждал меня, мое отсутствие объяснил морозом и Филями и ушел.
Отчего так бьется сердце, так необходимо сегодня особенно тщательно приготовиться, одеться? Есть вышитое платье, соответствующая шапочка и матерчатые туфельки. Ведь все как обычно. Я живу на Знаменке в квартире Мониных. Моя комната проходная, Александр ходит сквозь нее и злится. Так обычно, что в жаркий июльский день 1921 года я иду в Союз поэтов — «Сопатку», по хульному прозвищу Боброва. Какие ни на есть, но Дешкин, Федоров, Ройзман, Мар, Вольпин, Адалис, Захаров-Мэнский, Кусиков, Шершеневич, Мариенгоф, Коган, Грузинов, Соколов [285] — были тогда тем обществом, сужденья которого играли роль. Варвара сидела у входа, она исполняла временно какие-то контрольные обязанности. Когда я вошла в кафе «Домино», она поспешила шепнуть: «Здесь Гумилев».
283
Фотография Н. С. Гумилева, подаренная О. А. Мочаловой в первый год их знакомства, сохранилась. Полный текст дарственной надписи без искажений на обороте фотографии таков:
«Ольге Алексеевне Мочаловой.
Помните вечер 7 июля 1916 г. Я не пишу прощайте, я твердо знаю, что мы встретимся. Когда и как, Бог весть, но наверное лучше, чем в этот раз. Если Вы вздумаете когда-нибудь написать мне, пишите:
Петроград, ред[акция] „Аполлон“, Разъезжая, 7.
Целую Вашу руку.
Здесь я с Городецким. Другой у меня не оказалось» (РГАЛИ, ф. 273, оп.1, ед. хр. 11, л. 1 об.).
284
Гумилев Н. С. Заблудившийся трамвай. Стихотворение из сборника Н. С. Гумилева «Огненный столп» (Пг., 1921). — Впервые опубл.: Дом искусств. 1921. № 1.
Вторая из цитируемых строк стихотворения такова:
Мне, жениху, ковер ткала.
285
Георгий Федорович Дешкин (1891—?) — поэт, входил в литературную группу неоклассиков, состоял членом правления ВСП, ответственным секретарем группы «Литературный особняк», был одним из первых поэтов, пытавшихся писать на языке эсперанто.
Матвей Давидович Ройзман (1896–1973) — поэт, прозаик, переводчик; входил в группу имажинистов. Автор сценария кинофильма «Дело № 306».
Надежда Давыдовна Вольпин (1900–1998) — поэтесса, прозаик, пере-волчица, входила в литературные объединения: СОПО, имажинистов, «Литературный особняк», мать поэта А. С. Вольпина (Есенина).
Николай Николаевич Захаров-Мэнский (1895–1942) — поэт, журналист, член правления СОПО.
Вадим Габриэлевич Шершеневич (1893–1942) — поэт, переводчик, литературный и театральный критик, один из теоретиков имажинизма, примыкал к группе эгофутуристов.
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897–1962) — поэт, прозаик, драматург, мемуарист, один из теоретиков имажинизма.
Иван Васильевич Грузинов (1893–1942) — поэт, один из теоретиков имажинизма, состоял членом группы имажинистов с 1919 по 1924 год, вышел из нее одновременно с С. А. Есениным, член СОПО, был на фронте.
Евгений Григорьевич Соколов (псевд. Сокол; 1892–1939) — поэт, несколько его стихотворных сборников было издано в Орле: «Триолеты. Мадригалы» (1917); «Красные набаты» (1919); «Поэма о революции» (1919); «Русь» (1919).