Читать онлайн "Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах" - Мочалова Ольга Алексеевна - RuLit

Думается, пристрастие выросло из переплетенных корней. Любовь сильного к сильному, завоевательный интерес с ним сопоставиться. Любованье красотой хищников: «Меха пантер — мне нравились их пятна»^[313]. Сочувствие тоске их пленения — и человеком, и условиями дикого существованья. И — наиболее сложное — провиденье переходных форм звериного бытия. Так, в последнем сборнике рисуется тигр — пьяный гусар — воинствующий ангел. Так:

«Колдовством и ворожбою Леопард, убитый мною, Занят в тишине ночей»^[314].

Только раз упоминается о друге-собаке ^[315].

Очень дорог мне в нем тайный опыт виденья ночного солнца. Опыт неизреченный, он не объясняет его, скупо сообщает:

«Наяву видевший солнце ночное»^[316].

Но без этого внутреннего события нельзя себе представить поэта.

Думается, прекрасен был в нем жест великодушной снисходительности. Не с позиций высокомерия, надменности, разумеется. Но как бы горькие сожаления об искажении, об ущербе сущего, высокая печаль о неизбежности падения.

Ему несвойственно было произносить резкие осуждения. Так, о поэте Ратгаузе, идеале бездарности, он писал: «Рыцарь нивских приложений». В «Письмах о русской поэзии» щедро, добро, гибко откликается он на разнообразные достоинства разнохарактерных поэтов ^[317]. Как зорко видит малейшую крупинку золота и радуется ей.

А он ли не страдал от жестоких нелепостей жизни, мрачной тупости людских мнений. Он — капризно-нервный, аристократически-изысканный:

«Какая странная нега В ранних сумерках утра»^[318], —

писал он. Вот, представляется мне, его скрытый душевный фон. Героичным было само его внешнее спокойствие, самообладание. Ведь он неоднократно кончал с собой. Он постоянно играл со смертью.

Стихотворение «Душа и тело» в его предсмертном сборнике ^[319] — духовный храм. Он, сказавший:

«И в Евангелии от Иоанна Сказано, что Слово — это Бог»^[320],

— встал во весь рост и рост исполинский. Эта, в сущности, поэма вызывает трепетный холодок при чтенье.

Отмечу начало 2-й части:

«И тело я люблю».

Т. е. даже и тело, такое стеснительное, требовательное, досадное нередко. То, которое водило его по «задворкам мира», где мы «средь теней», где «так пыльна каждая дорога, каждый куст так хочет быть сухим». Только раз вырвалось в поэзии Гумилева выражение огненной плеткой:

«Что в проклятом этом захолустье»^[321].

Я не нашла ему имени. «Николай Степанович» — это еще звучало сносно, но сокращенные имена — никуда. Фамилия «Гумилев» — стальное забрало. Во всем бесконечном разнообразии многонациональных имен — ничего подходящего. И вот в III, заключительной части, «Душа и тело», слова поразительные по значенью:

«Я тот, кто спит, и кроет глубина Его невыразимое прозванье, А Вы — Вы только слабый отсвет сна, Бегущего на дне его сознанья!»^[322]

Вы — душа и тело.

Кто не понял, что Гумилев безмерно выше самого себя, не понял в нем ничего. Автор изящных стихов, любитель путешествовать.

И не лучшим ли определеньем его сущности останется название его предсмертного сборника «Огненный столп»^[323].

Его стихи ко мне

1. Ольга ^[324].

2. Канцона вторая. «Огненный столп»^[325].

3. «Мои читатели» — по впечатленьям наших московских хождений. «Огненный столп»^[326].

4. «Я сам над собой насмеялся…» Посмертный сборник ^[327].

5. Поэма «ОМ» (Названье неточно). В 1919 году брошюрка на грубой бумаге, где сюжет был построен на созвучии ОМ ^[328].

Мои стихи ему

Оборванные строки

Стен высоких, лая бешеного Сердце не дрожало, Если уж теперь узнала Власть морского вала. Ураган в груди остался, Дикое бесстрашье, — Вот с такими бы рогами На любую башню. Ты не знал. А из темницы Выкрасть час последний — Всех проклятий, чар и ласк Пламенней, победней. Ноги, ноги заварю Темной, жуткой негой, Воротися в ворота, Смерть рассыпав снегом.