Сухой ржавый ельник сменился влажным ольховником, ольховник — березовым леском, потом болотистая прогалина, заросшая по краю раскидистыми кустами лещины, сизо–черные ящерицы на кочках и бревнышках полусгнивших берез, дрожащие нервные стрекозы над травой, стрекотанье кузнечиков, ранние грибы — все больше поганки, бубенчики цветущей черники, неспелая и спелая земляника и много всего такого, о чем он так бы и не узнал из виртуальных прогулок. А главное — полнота мироздания. Единение смысла и бытия. Целостность ощущений. И еще то, что не передашь никакими словами. Ничего похожего не мог он себе представить, и вообще будто до сих пор не жил. Счастье околдованного добрым волшебством пропитало Андрея. «Блин, бли- ин», — растягивались невольной улыбкой губы. Он провалился в бесконечность мгновения.
И он едва не провалился в довольно глубокую канаву, узкую, но такую длинную, что, разбегаясь в стороны, она терялась среди стволов и кустарника. Барди выскочил поперек дороги, чем спас его от падения.
— Чего? — спросил Андрей, сообразив, что его не пускают. И опять ему пришлось извиняться, потому что он опять забыл, что говорилка–то у него.
— Пришли уже, — сказал Барди, когда гармошка была «прижата к его горлу.
— Яма эта, что ли, убежище? — удивился Андрей.
— Ты яму видишь? — спросил тогда Барди.
— Ну, — согласился Андрей.
— А убежище никогда не видать, а то какое же это убежище.
— Так где оно?
— Там, под корнями, — Барди спрыгнул в канаву.
Одно из деревьев, мощная, в два обхвата сосна, выросло прямо на краю канавы. Наверное, сосне наскучило стоять на краю, и она шагнула через узкую ямину, но всей прыти хватило лишь на полшага. Так и осталась сосна стоять, зацепившись несколькими
корнями за противоположный край и уперевшись одним корнем в дно.
Возле самых корней Барди обернулся, подбодрив Андрея взглядом и призывая следовать за ним, потом юркнул под корни и исчез.
«Опять на карачки, опять под землю», — с раздражением подумал Андрей, но иного выхода, то есть входа, в убежище не было.
Протискиваясь в черную тесную дыру, он почувствовал голыми боками холод земли, тонкие змейки корней — и очутился в полной темноте.
— Барди, — позвал Андрей. — Ты где? Я не вижу.
Теплый бок собаки оказался совсем рядом, Андрей
обнял друга, на ощупь приставил говорилку.
— Что это? — спросил он с тревогой.
— Убежище, — убежденно ответил басок, отразившийся вибрацией в кончиках пальцев, сжимавших говОрилку.
— А раньше что было?
— Не знаю. Только его сделали люди, здесь стенки бетонные.
— Фонарик! У меня есть фонарик, — вспомнил Андрей. — От того погибшего крысолова.
Не спеша, метр за метром, он прошелся лучом по всем стенкам и потолку подземного помещения. На одной из стен, противоположной входу, чернело узкое углубление. «Как то, с говорилками», — вспомнил Андрей. Только углубление было абсолютно пустым и в конце забито землей вперемешку с корнями.
— Знаешь, что это было?
— Что?
— Дот. Долговременная огневая точка. Его для войны строили. Очень давно. Лет двести назад или триста, я точно не помню, когда окончились войны. Вон через ту засыпанную щель когда–то стрелял пулеметчик. Значит, здесь не всегда был лес, из пулемета
в лесу толком не постреляешь. Пожалуй, они действительно нас здесь не найдут. Классное убежище.
Если бы Андрей осветил в этот момент Барди, то увидел бы реакцию на свои последние слова. От гордости собака готова была выскочить из собственной шкуры.
Глава XI ОХОТА И ВОЙНА?
Там, там… знаешь как. Летишь, смотришь, а там все: и леса, и горы, и реки. Смотришь, берег крутой, а об него волны бьются. А на волны уже лес налезает из соседнего сайта или город. Спустишься, сядешь на бережок, и уже одно только море видать, а города или леса уже нет, они в другом микромире. Сунешь ноги в воду — хорошее море, теплое, ласковое, соленое — если хочешь на вкус. И солнце печет. Ляжешь под ним, вытянешься на горячем песке. Тепло, жарко даже. А все равно ни фига не загоришь, хоть весь день лежи. Потому что ненастоящее. Все ненастоящее: и лес ненастоящий, и город, и море, и сам ты ненастоящий…