— Так, — протянул вслух Ксенофонтов, складывая газету. — Вот, оказывается, какие мы… Лучшие друзья таятся и не могут сказать душевное слово. Да, мы готовы признаться в суевериях и невежестве, дескать, дурного глаза боимся, нечистой силы остерегаемся и потому молчим. На сама-то деле своих же друзей опасаемся. Не брякнуть бы лишнего, чтобы не выдали тайну твою заветную, надежду трепетную, не пустили бы по миру твои сомнения, мысли твои крамольные, страхи ночные. А то, глядишь, выводы кто нехорошие сделает, вопрос задаст строгим голосом. И нечего тебе будет ответить, нечем оправдаться, поскольку вопрос-то задается не для того, чтобы ты отвечал на него, а чтоб осознал свою зловредность и приготовился к испытаниям. Наши страхи сделались настолько привычными, что не видим мы в них безнравственности, а свою осторожность называем мужественной сдержанностью и даже готовы восхититься собой. А вот обменяться с другом услышанным, понятым, тем, что озарило тебя, кажется противоправным, будто не друг перед тобой сидит, которого знаешь с детского сада, а матерый шпионище с ампулой цианистого калия, вшитой в воротник, враг с бесшумным пистолетом за поясом и тайным номером, выколотым под мышкой… — продолжал расковыривать в себе обиду Ксенофонтов. — А если и появляются друзья, то только для того, чтобы убить время, убить здоровье, посмеяться над анекдотом о несчастном муже, вернувшемся из командировки совершенно некстати, да похлопать друг друга по оплывающим плечам…
Обида все глубже просачивалась в душу Ксенофонтова, и он даже вздрогнул, когда неожиданно зазвенел телефон.
— Да! — сказал он недовольно, поскольку ценил свои обиды и расставался с ними неохотно.
— Привет. Ты меня искал?
— Зайцев?! — счастливо воскликнул Ксенофонтов и мгновенно забыл о том, как горько ему живется. — Ну, старик, я уже начал беспокоиться! Может, думаю, тебя насквозь прострелили, может, думаю, в жизненно важных местах…
— Пока не продырявили, но до полного отощания довели.
— Все понял! Встречаемся через десять минут.
— Не возражаю! — сказал Зайцев и бросил трубку. Это Ксенофонтов увидел — следователь не положил, а именно бросил трубку, кому-то на ходу махнул рукой, посмотрел на часы и выскочил в дверь. Иначе он не поспел бы за десять минут в вареничную.
А все-таки друзья остаются, несмотря па жестокие жизненные неурядицы, обиды и недоразумения, успокоенно подумал Ксенофонтов. И ни слава их не может разлучить — он взглянул на свой очерк, — ни самые опасные преступления.
В вареничной стоял влажный и горячий запах вареного теста. Озабоченные посетители шарили глазами в поисках свободного места, бегали в моечную за вилками и ложками, ополаскивали стаканы у рукомойника. Распаренные женщины недовольно покрикивали на них из кухни, поддавали ногами какие-то тряпки, а оробевшие посетители отворачивались, стараясь не видеть ни самих женщин, ни масляного пола, ни сумрачных внутренностей вареничной.
Ксенофонтову до прихода Зайцева не без труда удалось взять две порции вареников, четыре компота и занять места у наглухо заколоченного и задернутого сероватыми гардинами окна. Маленький худощавый Зайцев быстро протиснулся между столиками, сел перед Ксенофонтовым, шумно вздохнул.
— Кажется, впервые за трое суток поем горячего!
— Это хорошо, — кивнул Ксенофонтов, — Горячее полезно для здоровья. Только это… Не заглатывай пищу как кондор. Ты вот не читаешь нашу газету, а напрасно. Недавно мы напечатали заметку о том, что кондоров на земле осталось совсем немного. Вымирают. Полагаю, оттого, что пищу заглатывают, не пережевывая.
— Обязательно учту, — проговорил Зайцев с набитым ртом. — А газету твою я иногда просматриваю. Сегодня вот про хорошего человека Апыхтина прочитал… Очень трогательно. Не скажу, чтобы прослезился, но прочел с большим интересом. Этот твой машинист…
— Таксист, — поправил Ксенофонтов.
— Ах да! Извини. Я со своими хлопотами… Но ничего нового, поверь. Старо как мир. Кровавая история. Это не для разговора за варениками.
— Преступника задержал?
— Даже двух, — сокрушенно ответил Зайцев. — Убивал один, а задержаны два.
— С перевыполнением идешь, — одобрил Ксенофонтов. — На двести процентов. В ударники выбьешься, квартиру получишь, женишься, на свадьбу пригласишь, я надену свой новый костюм, познакомлюсь с подругой твоей жены… Значит, один из задержанных не виновен?
— Совершенно верно.
— Это ты зря. Невиновного нужно отпустить. Слышишь? А то могут быть неприятности.
— Эх! Ксенофонтов! Всего два дня я потратил на то, чтобы раскрыть преступление, провести экспертизы, очные ставки, собрать доказательства и, наконец, выйти на двоих. Убил один из них, это я выяснил, да они и сами не отрицают. И все за два дня. Но вот уже три дня я пытаюсь узнать — кто же из них убийца?