— Ничуть. Дело в том, что…
— Приходи. Пропуск заказан.
Остановившись на противоположной стороне улицы, Ксенофонтов некоторое время рассматривал здание, в которое ему предстояло войти, наблюдал суету машин на перекрестке, пульсирующий в такт светофору поток пешеходов, и, наконец, направился к подъезду. Он уже знал, где кабинет Зайцева, но едва открыл дверь, увидел, что там полно людей, что его друг озабочен.
— Подождите в коридоре, граждане, — сухо сказал Зайцев. — Не видите — у нас очная ставка, — добавил он уже для Ксенофонтова.
Ксенофонтов прошел по коридору, остановился у стенда со всевозможными плакатами. На одном из них был изображен человек с прекрасным мужественным лицом — он выносил ребенка из горящего дома. Рядом был изображен милиционер, мчащийся на ступеньке грузовика, а в кабине, судя по низкому лбу и повышенной волосатости, сидел особо опасный преступник и очень недовольно смотрел на милиционера. Были тут плакаты, изображавшие перестрелки, рукопашные схватки, но на нескольких протекала спокойная и достойная жизнь: по залитой вечерними огнями улице, неестественно выпрямив спины, шли мужчины и женщины с красными повязками на рукавах. Ксенофонтов с уважением посмотрел в лица дружинников, озабоченные свалившейся на них ответственностью за покой граждан. «Вот так подежурят, подежурят, глядишь, и три дня к отпуску получат», — не без зависти подумал Ксенофонтов.
Дверь за его спиной открылась, и из кабинета Зайцева в сопровождении конвоя вышел невысокий плотный человек с большой влажной лысиной. Светлые волосенки сохранились у него лишь за ушами. Он, видимо, уже знал, как следует ходить по этим коридорам, знал, как держать руки, — крупные тяжелые ладони заложил за спину. Когда мужчина проходил мимо, Ксенофонтов явственно уловил запах бензина. «Шофер, — догадался он. — Значит, следующим выйдет слесарь».
Через несколько минут из кабинета, тоже с конвоем, вышел длинный смуглый парень. Ксенофонтов успел заметить его маленький нервный рот, длинные ресницы, скошенный подбородок.
— Уныло у тебя здесь, — сказал Ксенофонтов, входя в кабинет и оглядывая стол, стулья, пустую вешалку, сейф, выкрашенный коричневой краской. — Повесил бы что-нибудь… У меня есть хорошая картинка — японка на фоне морских волн, вся в брызгах воды, зубы — жемчуг, а в глазах такой призыв, такой призыв… Хочешь подарю? Одета, правда, японка неважно, можно сказать, вовсе не одета, но это ей и ни к чему. Твои стены она наверняка оживит. Подарить?
Зайцев вздохнул так тяжело, будто расставался с живой японкой, подошел к окну и ударом кулака распахнул створки. Но прохладней в комнате не стало, зато сам вид распахнутого окна как бы освежил воздух.
— Из-за этих убивцев и окна не откроешь, — проворчал Зайцев.
— Лысый — это шофер?
— Угадал. Лавриков его фамилия. А второй — слесарь. Песецкий. Красавец, каких свет не видел. Ладно, что скажешь? Кто из них? Кого под суд?
— О! Нет ничего проще! — Ксенофонтов беззаботно махнул суховатой ладонью. — Но сначала хочу задать несколько вопросов… Если в этом нет служебной тайны, скажи, будь добр, что они говорят друг о друге?
— Только успевай слушать, — проворчал Зайцев. — Зачитать дословно?
— Да, лучше дословно. — Ксенофонтов сел на подоконник и скрестил руки на груди, приготовившись слушать.
— Так… Шофер о своем бывшем приятеле выражается так… «Песецкого знаю несколько лет. За это время убедился, что он крайне низкий человек, способный на любую подлость ради «десятки». Ну и так далее.
Слушай… «С Лавриковым нас познакомила Зозулина. Когда мы предложили ему подзаработать, он согласился, спросил, сколько составит его доля…»
Ксенофонтов прошелся по комнате, постоял у открытого окна, присел на подоконник. У Зайцева было выражение, с которым смотрят на заезжего фокусника — и посмеиваясь над ним, и в то же время ожидая чего-то необыкновенного.
— Скажи, а ты спрашивал у них о той женщине… Как ее… Зозулина? Что о ней сказал шофер?
— Есть его показания. Вот они… «Отношения у нас были деловые, до личных не дошло, хотя я об этом и жалею. Красавицей ее не назовешь, но гостя принять умела, бутылочка всегда в запасе была, за собой следила…» Так выражается шофер. А вот слова Песецкого «… Любила Зозулина красиво пожить, потому и муж от нее ушел. Приторговывала левым товаром, в универмаге об этом знали, но отделывались общественным порицанием. В квартире у нее всегда было что выпить, было чем торгануть…» Ты что, заснул?! — возмутился Зайцев, увидев, что Ксенофонтов сидит с закрытыми глазами.