— Хватит, — Зайцев поморщился. — Не уйду. Но боюсь, па этот раз ты погорячился.
— Не без этого, старик! — расхохотался Ксенофонтов. — Но так хотелось выглядеть в твоих глазах получше! Прости великодушно. Еще пивка?
— Нет. Хватит. Мне пора.
Зайцев поднялся, одернул рубашку, подтянул брюки. И сразу в нем что-то неуловимо изменилось. Перед Ксенофонтовым стоял не просто друг, с которым приятно выпить по стакану пива, перед ним стоял служитель правосудия, который узнал важные сведения и готов выполнить свой долг. Он пожал Ксенофонтову руку и вышел, не проронив больше ни слова.
Прошло какое-то время, друзья почти не виделись, разве что мимоходом останавливались у пивной бочки, но бочки оказались переоборудованными под квас, а квас почему-то варить перестали, так что для встречи не было ни места, ни повода. К тому же у Ксенофонтова появилась личная жизнь — в редакцию на стажировку прислали выпускницу факультета журналистики, и она оказалась настолько толковой, что Ксенофонтов просто не мог оставить ее ни на минуту, особенно после рабочего дня. Его суждения о жизни она воспринимала заинтересованно и, главное, с полным сочувствием. Дело дошло до того, что Ксенофонтов, сам того от себя не ожидая, однажды утром сволок свои кресла в соседний подвал, где сантехник взялся их перетянуть. Но тот сделал это столь халтурно, что Ксенофонтов ободрал новую ткань, сам перетянул ее, лишь после этого решился показать будущей журналистке свое жилье. И надо сказать, его жилье ей очень понравилось, настолько, что она даже не хотела уходить, но уйти пришлось, поскольку наступило утро и пора было опять приниматься за стажировку.
Зайцева тоже не было в городе — умотал куда-то по делам службы. Ксенофонтов, узнав об этом, лишь удовлетворенно кивнул. Следователь явно помешал бы успешной стажировке, а Ксенофонтов не смог бы уделить журналистке столько внимания, сколько она заслуживала. После завершения стажировки она уехала в свой город, и Ксенофонтову ничего не оставалось делать, как взять отпуск и отправиться вслед за ней, против чего она не возражала, более того, даже приветствовала его решение, встретила Ксенофонтова на вокзале, издали увидев его в толпе пассажиров, что было в общем-то нетрудно, учитывая его рост.
Едва, возмужавший и слегка похудевший, Ксенофонтов вошел в свою квартиру, едва успел принести кота от соседей, раздался телефонный звонок, и недовольный голос Зайцева спросил:
— Явился не запылился?
— Старик! — вскричал Ксенофонтов. — Жив?
— Сейчас буду, — сказала Зайцев и положил трубку.
Он вошел, пожал Ксенофонтову руку своей маленькой сухой ладошкой, похлопал по спине чуть пониже лопаток, поскольку до лопаток не дотягивался, внимательно осмотрел обновленные кресла.
— Скоро опять придет?
— Кто? — Ксенофонтов сделал большие глаза.
— Не надо! — Зайцев досадливо махнул рукой. — Мы тоже тут кое-чему научились, кой-чего замечаем… И занавесочки на кухне, и креслица и подсохшие цветочки в вазочке… Не меня же ты ждал с этими цветочками… — Он сел в кресло. В позе его чувствовалось нетерпеливое ожидание. — Неси стаканы, совсем умом тронулся! Раньше, Ксенофонтов, ты лучше соображал, стоило только пиву появиться на столе…
— Что делать, старик, что делать… Ты меня искал, — спросил Ксенофонтов, вернувшись из кухни со стаканами. — Неужели каждый час все эти дни звонил?
— Позвонил в редакцию, и мне сказали, что завтра утром тебе положено быть на службе. Вот и все. Проходил по проспекту и увидел, что окно светится. Я, правда, не был уверен, что услышу из трубки мужской голос… Но обошлось. Услышал.
— Ты, наверно, хочешь узнать про эту девушку? Прекрасная журналистка! Ты не представляешь, как быстро она схватывает…
— Так это она тебя схватила?
— Похоже на то, старик, похоже на то… Да, ты задержал убийцу?
— С ним все в порядке.
— Клей нашел?
— Бутылочку не нашел, но клей в доме был, на стекле письменного стола капельки остались. Бутылочку выбросил, а капельки остались. Так что силикатный, конторский, как его там еще называют, клей обнаружен. Серый альбом, о котором ты беспокоился, он успел уничтожить, а вот марки нашли.
— Химчистка? — напомнил Ксенофонтов.
— Отметился он и в химчистке.
— А тип? Что он за тип? Мне самое важное — просек ли я его характер?