ысоте две с чем-то тысячи метров в Скалистых горах, на западе Штатов. Из-за плохой погоды в парк его не пустили - дорога была открыта только до "Макдональдса", дальше - шлагбаум под присмотром пары мрачных охранников. Галахов вернулся на основное шоссе, огибавшее горный массив с ледниками, и поехал дальше, в надежде обнаружить ведущую в горы дорогу, которая не была бы перекрыта. В конце концов, просто дождаться "знака"... Разумом он понимал правоту охраны. Горы были затянуты тучами, из туч хлестал дождь, выше по склонам превращавшийся в снег. Что бы это мог быть за знак? Ну, например, внезапный разрыв в тучах, луч солнца, заставляющий ослепительно сверкнуть вершины. Не зря же он проехал тысячу с лишним миль. Проехав еще миль тридцать, Галахов въехал в индейскую резервацию. Если что-то ее и выделяло, так это особая унылость пейзажа. С холмов исчезли даже кусты. Ливень сделался еще сильнее. Шоссе шло вдоль травянистой неглубокой долины, единственными признаками человеческого присутствия там были похожие на сараи не крашенные постройки в отдалении. Долина постепенно сужалась. Холмы полностью заслонили увенчанную облаками горную страну слева. В термосе еще должно было оставаться немного кофе. Галахов решил при первой возможности остановиться, выпить кофе и посмотреть карту. Возможность представилась лишь после выезда из долины, когда шоссе, пройдя через узкую горловину, вырвалось на пологий склон. Впереди оно снова уходило в холмы. На полдороге была смотровая площадка. Галахов свернул с шоссе и остановился. Дождь немного ослабел. В хорошую погоду отсюда, должно быть, открывался роскошный вид. Сейчас вид показался Галахову не менее потрясающим, но в ином, грозном смысле. Далеко внизу склон упирался прямо в подножия возносящихся к облакам гор - при этой погоде, просто сочетание черных и белых пятен, однако создающее впечатление суровости и величия. Облака, окутавшие вершины, напоминали огромный извивающийся иероглиф. Края свинцовых мазков оттеняли ярко-белые нити. Присутствие смысла было несомненно, хотя сам смысл, как всегда, ускользал от Галахова. Галахов допил кофе, посмотрел на карту. Он находился в самой середине резервации. Час был поздний, пора думать о ночлеге. Он снова ехал между унылых холмов, когда на обочине замаячила фигура в блестящем, как мокрый уголь, дождевике. Фигура вытянула руку, голосуя... Галахов остановился - просто в пику американцам, уж конечно, никакой нормальный американец не стал бы останавливаться в незнакомой местности, чтобы взять попутчика, особенно если это не красотка с журнальной обложки, а мрачный носатый индеец в клеенчатом плаще с капюшоном. Насчет красотки Галахов тоже не был уверен - слишком много было фильмов, в которых красотка играла роль приманки, американец нынче пуганый. Индеец уселся рядом с Галаховым, мрачно поблагодарил. Проехали с милю, наконец, Галахов не выдержал и поинтересовался, куда попутчику надо. Yellow Springs, - пробормотал индеец. - Thirty miles, then t'your left. Nice town. Hotel, casino. Перед глазами Галахова, полупрозрачный, но различимый, продолжал извиваться облачный иероглиф. До самых "Желтых Ключей" они молчали. Поселок состоял из одной улицы. На въезде бензоколонка, посередине двухэтажный отель, напротив него одноэтажное, похожее на раскрашенный сарай казино. Индеец жестом попросил остановиться перед казино, попрощался с Галаховым за руку, вышел. Почему бы и нет? Галахов запарковал машину и тоже пошел в казино. Он должен выиграть - внезапные всплески интуиции редко его подводили. Во всяком случае, должно произойти что-нибудь необыкновенное. Интересно же в конце концов посмотреть на казино внутри? А если интуиция ошиблась, то ведь из-за игорного стола всегда можно встать и уйти? Покинул казино он через три с чем-то часа, проиграв больше семисот долларов, наполовину пьяный и злой. Игра началась не сразу - с ним заговорили, поинтересовались, кто он и откуда, узнав, что он русский, поставили виски. Был абсолютный не сезон, несколько мужчин стояло у стойки бара, ни за одним из обитых сукном столов не играли, только недавний попутчик время от времени с усилием дергал за рычаг игрового автомата. В конце концов Галахова убедили сыграть в покер. Поначалу он выигрывал... Расплачиваясь, он не был уверен, что его не будут удерживать и вообще, что дело кончится добром. Возможно, пассажир замолвил за него слово? Краем глаза Галахов видел, как тот о чем-то разговаривал с барменом. Галахов сел в машину, завел мотор. Дело шло к полуночи, но оставаться в "Желтых Ключах" было явным безумием. Он снова был один, снова на шоссе, но ощущение, что опасность миновала, не приходило. Возможно, сказывалось полуопьянение - стадия максимальной тревоги, однако забыть жесткую, как коряга, руку, у себя на плече было трудно. Он два или три раза порывался уйти, прежде чем удалось наконец остановить игру. Шоссе делало петлю, поднималось и снова уходило в холмы. Последний раз оглянувшись на поселок, Галахов заметил фары. Следом за ним двигалась еще одна машина, до нее было, наверное, с милю. За поворотом огни пропали из виду. Галахов заметил узкую дорогу, ведущую куда-то в сторону, и, подчиняясь внезапному порыву, свернул. Отъехал он недалеко - какую-нибудь сотню метров. Дорогу перегораживали ворота. Заглушил мотор, выключил все огни, вышел. Дождь перестал, над полем курился туман. К счастью, дуга основного шоссе выгибалась так, что свет фар идущих мимо машин уходил в сторону, не задевая Галахова. Но расстояние было невелико, и он хорошо разглядел промчавшуюся мимо полицейскую машину. Минут через двадцать машина проехала обратно, но Галахова по-прежнему никто не заметил ... За стеной закашлялся Иван. В сущности, что толку обманывать самого себя, рассказывать самому себе байки о неудавшихся (не до конца удавшихся) мистических просветлениях. Все равно ведь речь об одном - о спасении души. К сожалению, с этим у нас обстоит сложно, и с годами ничуть не делается проще. От дыхания стекло запотело, Галахов протер его тыльной стороной ладони. Чем серьезнее к этому относишься, тем меньше хочется довериться всяким частным лицам и организациям, претендующим на знание единственно верной дороги. Все они стараются заблаговременно захватить мир духа, как американцы - поверхность Луны. Разумеется, если ты им доверяться не желаешь, все угрожают тебе будущими страданиями и вообще полной гибелью всерьез. Но доверишься ты им или нет - никто в конечном счете не разделит с тобой ответственность, за любой свой выбор тебе придется отвечать самому. И за то, что доверился, и за то, что не стал. Так что... остается лишь уповать на милосердие Божие, надеясь, что Он мудрее и добрее своих служителей. Был период, когда в Чикаго Галахов довольно часто ходил в церковь. Ему даже предлагали выставить свою кандидатуру в приходской совет, несмотря на то, что он был разведен. Борьба за власть между фракциями, похоже, заставляла забыть о правилах. Потом одного из его приятелей, который, в отличие Галахова, очень хотел баллотироваться, враждебная фракция обвинила в воровстве, чтобы отвести его кандидатуру. Настоятель не стал вмешиваться, похоже, он симпатизировал фракции, оклеветавшей приятеля Галахова. Этого Галахову хватило. Он не произносил возмущенных речей, но сделал свои выводы и стал реже и реже появляться во храме. Христианство в России... Как можно с ненавистью призывать любить ближнего? Однако тем, кто варится в этом котле, это как-то удается... В самом главном человек рано или поздно всегда остается один. -- Ты не спишь? -- Не спится. Вам тоже? -- Да... так. Чайку выпей. Я посижу с тобой, покурю. -- Выпью пожалуй. Кольца дыма над столом. Еще один - дымный - зов прошлого. Среди родственников, окружавших в детстве Галахова, большинство мужчин курило. Запах сигаретного дыма вызывал у него приятную ностальгию, с которой ничего не могла поделать яростно боровшаяся с курением Америка. Душевная боль, достигшая красной черты перед появлением Ивана, резко пошла на убыль - как будто достаточно было выразить ее в словах, хотя бы про себя, молча, и это снимало проблему. Нормальному человеку (а Галахов считал себя нормальным) не следует долго переживать из-за абстракций. За те почти четыре десятка лет, отделявшие детство от сегодняшнего дня, Иван изменился не так уж сильно. Осталось неизменным что-то самое существенное... Личность? Душа? Галахову приходилось видеть вблизи стариков, впавших в маразм, потерявших память. Верующие в бессмертие души могут, конечно, делать вид что это и другие, возможно, еще худшие состояния, не заключают в себе проблемы, но проблема все же есть. Если даже в телесном виде мы можем забыть все, где гарантия, что оставшись без тела, душа будет что-нибудь помнить? А если не будет, то какое право ты имеешь называть то, что останется - мягкое и нежное нечто в предствлении одних, алмазную монаду других - тобой? А если это не ты, то что именно тогда бессмертно, и что за дело тебе - живому - до этого бессмертного? В одном из Евангелий, отвечая на фарисейский вопрос о женщине, семь раз побывавшей замужем - чьей женой она будет, когда воскреснет? - Иисус, в сущности, ушел от ответа, свел все к формальностям закона. Дескать, не надо путать земной брак с небесным. Для меня, думал Галахов, для меня важно, кого она любила. Быть может, всех - в притч