4
Карина стала очень плохо слышать. В разговоре с ней приходилось почти кричать. Собственно, со вчерашнего вечера ничего не изменилось, но тогда Галахову так хотелось спать... -- Спасибо, не надо так много! Стол весь снова был заставлен едой. Галахову, который все чаще задумывался о своем избыточном весе, об одышке, хватило бы и четверти того, что ему предназначалось. Нездоровая, тяжелая пища. Сосиски с гречкой, нарезанная ломтиками розовая колбаса, плавленные сырки, масло, булка, два вида печенья... От добавки гречки пока удалось отвертеться, но к концу завтрака, нет сомнения, вернется знакомый припев - чтобы на столе ничего не оставалось... - Что за жизнь была после войны? - снова крикнул Галахов. Когда еще удастся воспользоваться советом Ивана... - Тяжелая, бедная... - Карина задумалась. - Мы тебе об этом никогда не говорили, но, ты знаешь, в сорок четвертом году Павла Александровича - маминого мужа - арестовали. Его не было дома двенадцать лет. Семь лет в Сибири, потом еще пять - за сто первым километром. Это не совсем обычное описание - "маминого мужа" - заставило Галахова вспомнить, что его собственная мама как-то ему рассказывала, что Карина - неродная дочь, что ее удочерили в раннем детстве бездетная сестра деда с мужем. Знает ли она сама об этом, Галахову известно не было. -- За что? Карина пожала плечами. -- Да тогда за любое слово могли арестовать... - вмешался Иван. -- После этого нас с мамой переселили в комнату в бараке, за ВДНХ. Правда, комната была большая. Твой дедушка единственный нас навещал. Он каждый раз, как в Москву приедет, у нас останавливался. -- Благодаря его хлопотам их и в Москве-то оставили, - дополнил Иван. -- Он хлопотал, чтобы я в институте могла учиться. С Павла Александровича судимость еще не была снята. Я только в пятьдесят третьем поступила. Благодаря этому я с Иваном познакомилась. - Карина улыбнулась, Галахову показалось - смущенно. С ним самим дед редко бывал суров, но - застегнут на все пуговицы, замкнут. В любых спорах - а в студенческие годы Галахов, разумеется, всю семью пытался втягивать в споры о политике - если он вообще принимал в них участие, он обычно с удивительной, вызывающей возмущение юного Галахова твердолобостью, защищал официальную линию. В духе передовиц "Правды". Защищал то, что с точки зрения Галахова, защищать было стыдно. Не удивительно, что между ним и дедом никогда не было доверительных отношений, в то время как, оглядываясь назад, понимаешь, что они были, например, у деда с Иваном. Кадры немого кино - вооружившись удочками, оба направляются к озеру. Или - дед шепчет что-то на ухо Ивану (они сидят рядышком на скамейке), в то время как Галахов разглагольствует перед остальными родственниками, собравшимися в то время на даче. Защищать газетную передовицу - разновидность молчания. А у деда была своя жизнь, о чем Галахов в прошлом, до смерти деда, не очень задумывался. Было моральное право оберегать свое тайное, личное... Это сейчас Галахов при случае любил порассуждать перед американцами о разных видах свободы - свободе слова, свободе политической, экономической, свободе частной жизни, свободе мысли. По молодости же он всего острее всего чувствовал нехватку свободы слова, которую смешивал с политической. Другие виды свободы его не очень интересовали. Немое кино - отношения деда с его братьями и сестрами, со следующим поколением - собственной дочерью и ее мужем (родителями Галахова), Кариной и Иваном, с украинской ветвью... Как на зло, Галахов помнил в основном свои собственные речи. Из Москвы он собирался в Петербург, надо будет расспросить маму, а так много ли восстановишь, помня только немые сцены... -- Какие у тебя планы на сегодня? -- Ну, мне надо посмотреть билеты на Питер, я ведь должен навестить маму. Я еще у вас на обратном пути остановлюсь, - чувствуя молчаливый вопрос, добавил Галахов. Вообще-то он планировал взять билет назавтра, на дневной поезд, но решил отложить разговор об этом, пока не купит билета. -- Бери сразу билет обратно, потом хороших билетов может не быть, - посоветовал Иван. - Я говорю, пусть сразу обратный билет берет! - пояснил он громким голосом для Карины. Галахов отодвинул пустую тарелку. -- Еще хочешь? -- Нет, спасибо, - он решительно помотал головой. Карина окинула взглядом стол, как командующий - поле сражения. -- Чай, кофе? А ведь наверное я что-то прослушал, подумал Галахов. Не мог же разговор так сразу перескочить на мои планы. Неудобно. Ну, что делать. -- Чай. -- Чай. Карина достала из буфета большие, объемом в английскую пинту, чашки, разрисованные розовыми цветами. Налила, естественно, до краев. Галахов потянулся к печенью, надеясь этим и ограничиться, однако на столе появился кусок шоколадного торта. Поддавшись уговорам, он взял половину. В конце концов, все это утомительное хлебосольство -- лишь способ выразить доброе отношение. Беда, что мы так часто не умеем иначе передать свои чувства... Если бы Иван и Карина были моложе, охотнее выходили бы из дома, можно было бы купить билеты, пригласить их на концерт или в театр, но сейчас они, разумеется, не пойдут, подумал он, поднимаясь из-за стола.