рали винтовой лестницы. Разумеется, лезть вверх было непросто, направление следующего шага требовалось нащупывать, его подсказывали какие-то мелочи, пустячки, события, на которые другой не обратил бы внимания просто потому, что они предназначались персонально Галахову. После таких "восхождений" возврат в семью оказывался оглушающим - по истечении нескольких дней Галахов едва мог вспомнить, что передумал и перечувствовал за короткий срок командировки. Но в глубине души, подобно золотому кольцу, недоступному рже и тлению, оставалось абсолютное по своей достоверности чувство, что он еще раз прикоснулся к непостижимой реальности. Эта реальность не то чтобы противостояла повседневности... скорее, думал Галахов, он словно осторожно касался живого лица, в то время как обычно щупал гипсовую кору уличной статуи. ...Электричка от Ярославского вокзала отходила в 14.45. За стеклами немытых окон проплыли и сгинули выцветшие от долгого небрежения церквушки, дымные пригороды со стрелами кранов; поезд углубился в холмистую, навевавшую сон подмосковную местность. Почти всю дорогу Галахов провел в странной полудреме с открытыми глазами, будто душа, не желая суетиться и размениваться на мелочи, предпочитала оцепенеть. Когда поезд проезжал Абрамцево, Галахов вспомнил, что однажды, еще студентом, был здесь. Ему вспомнился рыжебородый Березовский, дача Мамонтова, этот приют передвижников, наконец, тонкий вкус еловых почек на языке. Позже Березовский женился, в прошлом году, кажется, развелся - банальный итог, которого из всех своих друзей избежал только Галахов. Нового телефона его Галахов, разумеется, не знал... Впрочем, он сразу понял, что размышления о приятеле не принесут сейчас никакого открытия. И правда, они отошли на третий, седьмой, двадцать пятый план, едва он ступил на припорошенный снегом перрон Загорска. К удивлению Галахова, здешний вокзал, как и Абрамцевский, был ему знаком. ... Да, заучено и забыто - и вдруг - "Вновь я посетил..." - открывается потрепанный том. Хоть убей, Галахов не в состоянии был восстановить обстоятельства, при которых мог раньше оказаться в Загорске, однако каждый шаг по кривой улице укреплял первое ошеломляющее впечатление. То один, то другой домишко старым знакомым выглядывал из-за ограды. "Вновь, значит, посетил..." Вот и спуск, и овраг (только слишком быстро), а за ним - черное шоссе, косо лезущее на присыпанный снегом склон, а там, наверху - серые, будто с тетелюсиной фотографии, стены, башни, а над ними золоченые луковки лавры. Улица пересекла овраг, и Галахов свернул на шоссе. Когда же он все это видел? Сколько часов, дней, лет могло незаметно выпасть из жизни? И что заполняло это якобы отсутствовавшее время? ... Справа, ниже уровня обочины, в грязно-белом двухэтажном здании был ресторан, и Галахов на мгновение представил себе: сани, разгоряченные шампанским дамы в санях, тройка - кони, копытом бьющие лед, твердый знак на конце ресторанной вывески и он, Галахов, здесь же, эдак около века назад... Переселение душ. Галахов продолжал подниматься по шоссе, отшатываясь, когда мимо с ревом проносились самосвалы. ... А могло быть и иначе - грубей, печальней. Безо всякой восточной экзотики. Например, он прятался где-нибудь с топором. Ждал. Наносил удар и затем, с хитростью и ловкостью безумца возвращался домой, оттирал щеткой руки, принимал ванну, стирал одежду, и лишь тогда, придя в себя, выходил, улыбаясь, к родным, а затем, закрыв бюллетень, вновь день за днем исправно посещал работу. ... Или он работал надзирателем в тюрьме. Впрочем, Галахову пока хватало аналитических способностей, чтобы убедиться в отсутствии достаточных оснований для всех этих вариантов. Взъерошенность собственной фантазии не слишком пугала его. Волнение от встреч с неведомым было одной из главных прелестей состояния, по ступеням которого он так охотно подымался. Смущало другое. Впервые загадка казалась его собственной жизни. До сих пор я играл с реальностью, думал Галахов. Она... не очень-то шла мне навстречу, хотя и позволяла иногда коснуться себя. Может быть, теперь ОНА решила сыграть со мной? Обогнав нескольких старушек-богомолок, Галахов прошел в ворота. Тут, за чертой стен, многое тоже показалось ему знакомым. Галахов уверенно пересек двор и вошел в церковь. В притворе рослый чернобородый монах раскладывал на широком прилавке красные и желтые свечи. Через открытые двери цвела драгоценными огоньками лампад темнота храма. Галахов снял шапку, пошел дальше. Вздыхали, шаркали, шептали старушки, потрескивали фитили, мерцали оклады. Верующих было мало, у алтаря - никого. Служба, вероятно, начнется в шесть, сообразил Галахов. В этот момент у него возник план. До сих пор все казалось ему слишком знакомым - прекрасно! Теперь он постарается отыскать что-нибудь незнакомое. Если он когда-либо жил здесь, пусть в облике другого человека, он должен хорошо знать город. Если нет... Трудно поверить, что он, не осознавая себя, прикатил однажды в Загорск, отыскал Лавру, поставил свечку и тем же путем вернулся обратно... Отгоревшись немного, Галахов снова вышел на улицу. Странное дело, подтверждение получил маловероятный второй вариант. От ворот Лавры путь к станции вел вправо. Влево лежало нечто вроде посада - скопление одноэтажных деревянных домиков, проточенное несколькими улицами. Галахов углубился в этот посад, и ощущение давнего знакомства мгновенно исчезло. Он, однако, не успокаивался, пока улица не кончилась. За последним огородом проходил глубокий овраг, на краю его тряслись под жестким ветром бурые пучочки бурьяна, а на другой стороне поднимались складчатые холмы, побеленные свежевыпавшим снегом. Стоя спиной к домам, Галахов без труда вообразил себя на краю - пусть не Вселенной, но России ( когда-то ведь ее граница проходила совсем недалеко от Москвы). Мохнатые гряды туч, как орды кочевников, спешили с Востока. Был ли когда-нибудь Загорск пограничным городом? Если нет, то зачем ему укрепленный монастырь - Лавра? Кажется, именно отсюда шла рать Димитрия Донского... Галахов пожалел, что мало интересовался русской историей. Почувствовав голод, он достал из сумки бутерброды. Кроме бутербродов, сумка содержала детектив из английской "черной серии" (на обложке полуобнаженная китаянка кокетливо прикрывала соски здоровенным пистолетом), папку с документами, обойму цветных фломастеров... Когда-то скифы послали царю Дарию птицу, лягушку, мышь... И еще, кажется, стрелу... Кто-то здорово истолковал царю царей, что все это значит. Интересно, как можно истолковать содержимое моей сумки? Сегодняшнаяя игра, если это приключение еще оставалось игрой, все меньше нравилось Галахову. Радости в этой игре было мало. Наоборот, на ум снова и снова лезли тревожные мысли. Копаться в себе, отделяя хорошее от плохого - забава для идиотов. Как и ужасаться собственному ничтожеству, клясться с сегодняшнего дня начать жизнь сначала. Невозможно измениться фундаментально - разбойник, раскаявшийся на кресте - чушь. Но подобная философия плохо защищена от открытия, что в твоей собственной жизни есть нечто неучтенное, эдакий пунктик, вполне возможно, минус перед рекордным итогом. Эмоции могут быть любыми, но Галахов предпочитал чувствовать себя хозяином положения. ... Галахов дожевал бутерброд, взглянул на часы. Можно возвращаться. Галахов повернулся спиной к ветру. Хотя еще не стемнело, в одном из окон ближайшего к оврагу дома уже загорелся свет. Окно выделялось на фоне темной бревенчатой стены уютным оранжевым квадратом. Галахову захотелось поговорить с кем-нибудь по душам. У него дома такое не было принято. Галахов даже покачал головой, представив удивленно поднятые брови Веры, своей жены. Интересно, что она думает о нем? Скучный, положительный, лишенный воображения? Не так просто... Мы многое видим, многое понимаем - только концентрация неудобных мысле не должна превосходить опасного предела, чтобы не разъесть нежную семейную ткань. Галахов всегда старался сам справляться со своими трудностями. Но сейчас нормальная разобщенность казалась бедой. Не торопясь, Галахов пошел назад, к Лавре. Поначалу мысли его беспокойно блуждали в окрестностях семейной жизни. Они с Верой не торопились заводить ребенка, хотя принципиальных препятствий для этого не было. А Карина с Иваном, его московская родня... Пожалуй, главной бедой, которая давила, обессмысливая их существование, было отсутствие детей. Когда Галахов наезжал в Москву студентом, в отношении к нему Карины и Ивана угадывалось стремление взять на себя роль родителей. (К тому времени отец Галахова давно умер.) Потом Галахов женился, стал слишком независим, слишком самостоятелен, и тогда постепенно установились обычные - родственные - отношения. Теперь, если удавалось выбить в Москве гостиницу, Галахов иногда предпочитал останавливаться там... Этот ряд мыслей постепенно растворялся в другом, менее конкретном, но не менее важном для Галахова. Со всех сторон Галахова окружали большие и малые тайны. Здесь не было открытия. Но сейчас эту - обычную, мысль, словно губку - море, пропитывало чувство. Тайны глядели, насупясь, из-за гнилых заборов, шагали за полквартала впереди размахивающей руками человеческой фигурой, давали о себе знать тяжким гулом плывущего за облаками самолета. Тайны, как люди, рождаются, растут, стареют и умирают, ду