ортовой публики своей картой "американ экспресс" для получения рублей в автомате тоже было неблагоразумно. Вежливо качая головой, мягко отмахиваясь рукой и не глядя в глаза назойливым таксистам, он вышел на покрытую слякотью эстакаду и быстро прошел к тому ее концу, где останавливались маршрутки - тем быстрее, что задерживаться в зале среди мелких хищников было неуютно. Ждать пришлось недолго - микроавтобусы подходили достаточно регулярно. От пассажиров "Газели" Галахов отличался не очень. Ему хотелось побыстрее смешаться с толпой, затеряться. Такой же усталый - хотя и не обязательно по тем же причинам, в поношенной, правда, на все сто заграничной, верхней одежде, - но вокруг него многие были одеты во что-нибудь импортное, это не 89 год; слишком аккуратный, компактный чемоданчик да небольшой рюкзак, вот два наиболее бросающихся в глаза отличия, от которых надо побыстрее избавиться, думал, трясясь в маршрутке, Галахов, хотя было ясно, что это невозможно до того, как он доедет до Ивана и Карины, и следовательно, незачем понапрасну беспокоиться. Стекла запотели, глазеть было не на что. Душно от дыхания людей, скопившихся в тесном салоне, их влажной одежды. Галахов закрыл глаза. Тряска была неравномерной, скорее, резкие толчки, не дававшие возможности задремать даже ненадолго, плюс регулярные ускорения и торможения. "Речной вокзал". Ряды ларьков, сутолока машин, метро. В холле у турникетов Галахов наконец воспользовался карточкой, вынул рубли из автомата. Вот так, перед тем как нырнуть под землю, брать деньги было гораздо безопаснее. В вагоне удалось сесть. Хотелось заснуть, но до того, как перед ним распахнется гостеприимная дверь Ивана и Карины, об отдыхе не приходилось и думать. Одновременно хотелось вернуть то мистическое состояние, которое у Галахова ассоциировалось с Москвой. Хотелось вернуть каждый раз, как он приезжал в Москву, после того, так потрясшего его приезда 89-го года, и каждый раз ничего не получалось. Посещений Москвы с тех пор было немного, не настолько много, чтобы окончательно отчаиваться, но что могло быть нелепей, чем пытаться силой вызвать в себе эти переживания сейчас, после, без малого, суточного перелета, с тремя самолетными обедами, скопившимися в животе, с энным количеством выпитого, чтобы занять себя в полете и в промежутках между рейсами - не настолько большим, чтобы всерьез опьянеть, но никак не совместимого с ясным, готовым к восприятию таинственных сигналов сознанием? Утомление от перелета, однако, мешало любым проявлениям воли, кроме самых механических, заставлявших тело двигаться в направлении заранее намеченной цели - то есть, все той же квартиры родственников. Где уж тут остановить слабые трепыхания духа в направлении мистического экстаза. Что-то похожее Галахову после 89-го года довелось пережить всего несколько раз, очень далеко от этих мест, и всегда при неожиданных обстоятельствах. В Америке он читал в английском переводе "Эннеады" знаменитого древнего мистика Плотина. "This happened often..." Со стариком это случалось часто, можно позавидовать. Надо признать, после переезда в Штаты - да что там, раньше, с последнего года горбачевской перестройки, когда начал рушиться весь привычный уклад жизни - с устойчивым противостоянием власти, подпольной свободой, приносящими время от времени удовлетворение успехами в научной работе - серьезное отношение к своему делу, в доперестроечном, а не современном смысле, вызывало уважение, -- с этого времени у Галахова времени для того, чтобы заняться собой, бывало немного. Он переехал в Чикаго в 92-м. Начало Клинтоновского бума. Никаких проблем найти работу программиста, невзирая на возраст. То, что в СССР он мало занимался программированием, даже пошло на пользу - пришлось с ходу осваиваться прямо по английским книгам, не мешал, как многим другим, багаж привычной терминологии. Программистов не хватало, главное - преодолеть интервью, потом можно было освоиться. Все равно приходилось работать с такими вещами, вроде модемов, о которых другие выходцы из бывшего Советского Союза знали немногим больше его. Стоило окончательно переехать - он перебрался вместе с женой, -- и, еще на первой квартире, семейная жизнь его начала разваливаться. А он ведь искренне надеялся, что теперь все наладится... Он помнил хорошо эту квартиру, полуподвальную, но с просторными не по-советски комнатами, с полами, затянутыми серым ковролином. 600 долларов в месяц. Кое-что оставалось от предыдущей поездки в Чикаго - все-таки это была научная командировка, американский университет платил неплохо, плюс деньги от продажи от полученной по наследству от тетки кооперативной квартиры - другой, ленинградской, не тети Люси, в общем, примерно на год они были обеспечены, но это не помогло, наоборот, ускорило развитие событий. Дав ощущение свободы, которым хотелось воспользоваться. Где только ощущение несвободы может быть более сильным, чем в переходе московского метро, где ты идешь, окруженный усталой, обозленной жизнью толпой, подумал Галахов. Но размышлениям это не мешало. ... Разумеется, первым делом они постарались завязать отношения с переехавшими раньше соотечественниками. Это было ошибкой. Галахов также сразу занялся поисками работы - это ошибкой не было, но положения не спасло. Энергия Веры, значительно хуже знавшей английский, искала выхода в общении. В Чикаго соотечественников было много, некоторые из них еще раньше принадлежали той туманности знакомых и полузнакомых, из которой при перемене обстоятельств взамен утраченных нередко появляются новые друзья. Галахов считал, что перед Верой ему себя не в чем особенно упрекнуть. Он ни разу не сорвался, не наговорил гадостей и глупостей, не поднял на нее руку, не преследовал ее ревностью - да и она, в общем, ушла спокойно, без скандала. Возможно, тогда еще оба искренне считали, что оказались в "свободном мире", и надо при любых обстоятельствах уважать волю другого. Правда, расстались они намного позже, чем все началось, через несколько месяцев после того как Галахов купил машину, он уже нашел тогда работу и уезжал каждое утро на другой конец многомиллионного города. Свобода свободой, но разве обман - это хорошо? Сколько было этих вечеров, когда он возвращался, часов в семь, а она значительно позже, без объяснений. Разве что, была в гостях у Левиных или, скажем там, у Парижских. Кто-нибудь ее привозил. Иногда оставалась ночевать "у подруг". Тогда они жили на севере, в Эдмонтоне, а большая часть знакомых жила миль на пять дальше к югу, у бесконечно длинного "Дивана", идущей наискось, пересекая прямоугольную сетку обыкновенных улиц, Devon avenue. В первые вечера, Галахов переживал, не решался выйти из дома, даже сгонять в магазин, а вдруг Вера придет, потом почти успокоился. Как-то, в субботу утром, после одного такого ее позднего возвращения, Галахов проснулся часов в восемь и долго смотрел на ее голую спину, пересчитывая позвонки, и думая, больше или меньше уже осталось позади одиноких вечеров и долго ли это еще продлится. Как ни странно, они все еще спали вместе. Через несколько дней разразился страшный ливень и квартиру затопило. После этого Вера уже откровенно переехала к какому-то Мише. Собственно, Галахов знал, какому именно, но для него он все равно, и даже больше, чем раньше, оставался каким-то. Разбираться не хотелось. Разумеется, у Галахова тоже были свои любовные истории, но они не задевали всерьез его внутренней жизни. А тот, кто увел у него Веру - любила она его по-настоящему? Едва ли... Галахов был в этом уверен. Ну и что... Все равно нет возврата к пройденному. Смешно, в пятьдесят с копейками лет перемалывать все это по новой... После близости с женщинами я чувствую себя изнасилованным, несколько лет назад впервые подумал Галахов. Это не значило, что он всегда так думал или совсем избегал женщин - и разумеется, никогда не говорил им ничего подобного. Сразу после ухода Веры он, можно сказать, пустился во все тяжкие... Жадные тела, жадные губы... Воспоминаний, накопленных за несколько лет, хватило бы на десяток склонных к сексуальным мечтаниям юношей. Партнершами его были, конечно, соотечественницы. С американками, будучи наслышан об их бесцеремонности и глубоко укорененной склонности к сутяжничеству, Галахов сближаться не решался. Но полоса миновала, женщины теперь приходили редко, зато мысли, вот вроде этой, все чаще. Приходили и стояли по углам. И никаких чудес. Еще до вылета из Чикаго Галахов договорился в телефонной компании о роуминге. Из маршрутки он позвонил Ивану, предупредил, что долетел благополучно. Теперь надо было, по настоянию того, позвонить еще раз, перед выходом из метро. До дому от станции было от силы четверть часа ходьбы дворами, знакомая дорога, но Иван сказал, что обязательно подойдет к метро - встретить. Галахов позвонил с эскалатора, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимание профессионалов, наверняка орудующих наверху. Ждать пришлось дольше, чем пятнадцать минут. Галахов купил в киоске "24 часа". Годы совсем согнули Ивана, лицо прорезали глубокие морщины, кожа казалась зеленоватой, но Галахов сразу узнал его по коричневой шапке-пирожку, той самой, в которой Иван ходил на работу пятнадцать лет назад. Пальто тоже было старое. Иван тоже узнал Галахова. За те несколько секунд, что Иван проталкивался через толпу, Галахов убрал газету. Он