Когда-то у кельтов и германцев, а также, по мнению французского историка Дельрио, у «неверных» евреев, был распространен обряд угадывания преступника, тоже связанный с культовым отношением к ослу. Голову умерщвленного животного клали на горящие угли и произносили определенные слова, наподобие молитв, одновременно повторяя имена подозреваемых в преступлении. Жрецы зорко наблюдали за головой, пытаясь уловить миг, когда челюсти с легким лязгом сомкнутся: считалось, что этот лязг совпадал по времени с произнесением имени истинного виновного.
Итак, в старину ослов если не любили, то и не отвергали. Гийом Нормандский писал о диких ослах как о «крайне наивных и милых существах, которые очень любят пустыни и уединенные места». К поведению ослов порой предъявляли (и предъявляют) такие же критерии, как к поступкам людей. Лет двести назад на всю Францию прогремел процесс над ослицей, обвинявшейся в «безнравственности». Суд оправдал ее — благодаря заступничеству епископа, письменно удостоверившего благонравное поведение этой особы и поручившегося за нее. Однако чаще осел олицетворял невежество. Скульпторы Средневековья украшали порталы кафедральных соборов изображениями ослов, вставших на задние ноги и играющих на арфе или виоле. Однажды, будучи в Олней-де-Сентоне, что в Приморской Шаранте, я вошел в церковь XII века, сооруженную в романском стиле. Среди росписей в портике поперечного нефа выделялись два сюжета: осел, играющий на виоле, и рядом другой, читающий мессу.
Рене Жиль в книге «Символизм в религиозном искусстве» объяснил, что этот образ означает невежду, который делает вид, будто и впрямь пользуется инструментом или преподносит какой-то иной неожиданный сюрприз, причем столь же легко и непринужденно, как и те, кто реально овладел подлинным знанием или каким-то секретом. Но осел не знает, что виола или арфа, равно как и лира, неподвластны тому, кто не чувствует ритма. Играя на виоле, он извлечет только диссонирующие звуки, поскольку осмелился взяться не за свое дело.
Ты с ними будь ослом
Что изначально привлекало людей в осле? Что заставляло их сравнивать себя с ним?.. Внешность? Нет! За исключением морды, да и то лишь в отдельных, конкретных случаях, — почти ничего общего с человеком. И все-таки у осла присутствует какая-то магия, неудержимо как магнит притягивающая внимание людей к этому невзрачному существу. Глядя на него, можно ощутить себя кем-то вроде Одиссея, которого завлекают чарующим пением коварные сирены. Но непонятно, почему хочется неотрывно смотреть на это животное? Чего мы ждем от него, несмотря на всю бессмысленность ожидания. Один из ключей к разгадке — поведение осла: оно буквально гипнотизирует, наводит на мысль о чем-то очень знакомом, однако постоянно ускользающем от определения, о чем-то общечеловеческом. Один вид осла уже наводит на раздумья о смысле и тайнах бытия, о разнообразии и непостижимости мира, разжигает желание понять то, что, вероятнее всего, выше понимания. А чего стоят по-человечески задумчивый взгляд осла, его глубокое молчание! Так и чудится: вот-вот он откроет рот, заговорит, поведает какие-то абсолютные тайны сущего… Право же, в осле есть что-то неотразимо притягательное, что всегда делало его неразлучным спутником и другом людей. Для древних осел в некотором смысле служил даже мерой прекрасного, поэтичного.
так восторгался красотой острова Фасос греческий поэт Архилех (VII век до н. э.) в поэме «О кораблекрушении».
В природе, в жизни нет, в сущности, ничего безобразного. Прекрасное неотступно преследует нас — как время, везде и повсюду. Красота есть и в самых заурядных, примелькавшихся, набивших оскомину видах, и за горизонтом, за бездонной синевой небес, только нужно уметь видеть. Чтобы неожиданно неисповедимым образом возникли великие замыслы, надо воспитывать в себе особое духовное зрение на красоту.
Летом 1913 года Александр Блок жил в местечке Гетари, в Южной Франции (на бискайском побережье Атлантики). Поэт часто проходил там, над берегом мимо виллы, с ограды которой свешивались вьющиеся розы. И с этой точки внизу, на скалистом берегу, он видел рабочего с киркой и осла.
…Те двое ломали камни и возили их, видимо, на какое-то строительство. Эта отнюдь не ободряющая картина тяжелого труда вдохновила русского поэта: в ней он увидел что-то, до боли волнующее сердце. Может быть, некую частичку неизбывной любви к жизни, щемящей ностальгической привязанности к ней.