Никогда, например, не соглашусь со смыслом пословицы народа джерма в Нигере — осел, дескать, выпил воды из колодца и выругался: «А теперь пусть колодец провалится сквозь землю!» Так поступают лишь люди. Тем более что, кроме описанного случая с Валаамовой ослицей, по-человечески ослы никогда не говорили. (Хотя одного из них и брался в свое время научить говорить — за десять лет — сам Ходжа Насреддин.) Возводить напраслину на безответное существо легко, ибо «на смирного осла двое садятся». Интересно, что так говорят и армяне и азербайджанцы. Порой хочется швырнуть в лицо хулителям ослов слова М. Горького: «Ложь — религия рабов и хозяев». Ощущение собственной неполноценности и несвободы толкает род человеческий к клевете на животных, в особенности на ослов, то есть к поискам «козла отпущения».
У людей бытует мнение, что осел годится только для каторжного труда. Он и в самом деле от зари до заката солнца вкалывает как каторжник. «Осел от работы не устает», — гласит амхарская пословица. Литературно это переводится на русский как: «Работа дураков любит». В праве на отдых ему по неясным причинам, по крайней мере в фольклоре, обычно отказывают. «Осла пригласили на свадьбу: надо было возить воду и дрова», — угрюмо шутят сомалийцы.
Ругатели осла, однако, постоянно упускают из виду одну важную деталь: все плохое в нем происходит от деятельности самих людей. «Домашний осел так опустился вследствие постоянно дурного обращения с ним, что почти не похож на своих прародителей, — писал зоолог Окен. — Он не только отличается от них меньшим ростом, но и цветом шерсти, которая у него более бледного, серо-желтого цвета; уши его также длиннее и дряблее, чем у дикого осла. Бдительность перешла у него в упрямство, проворство — в медлительность, живость — в леность, ум — в тупость, любовь к свободе — в терпение, мужество — в равнодушие к людям». Подчас даже кажется, что разобиженный на самого себя человек умышленно сорвал злость на осле — постарался воспитать его в определенном духе и весьма преуспел в этом. Наверное, в грядущем, при развитом или при диком капитализме, ослов будут чернить и винить еще больше: человек постепенно черствеет, становится все более расчетливым, эгоистичным, безнравственным, а винить в том самого себя ему ой как не хочется. Вот и стал для него осел палочкой-выручалочкой.
Когда эфиопы желают подчеркнуть неизменность чьих-то дурных черт характера или намекнуть на чье-то сходство с несчастным животным, они говорят: «Осел и под золотым седлом — осел». «Осел, если и до Мекки дойдет, будет все тем же ослом», — вторят им афганцы. «Сорок раз побывал осел в Иерусалиме, да остался все тем же ослом», — поддакивают армяне. «Осла как ни наряжай, все равно ослом останется», — согласно кивают ассирийцы. «Осел остается ослом, хоть вези он казну султана», — пожимают плечами ливийцы.
Обратите внимание на единодушие! Десятки подобных изречений есть у китайцев, курдов, персов, зулусов, индонезийцев и других народов. Вдохновлены эти пословицы отнюдь не выходками ослов, а глупостью самих людей, причем чаще всего — руководителей, которые волей дурной судьбы возносятся на самый верх и, расслабившись там, на Олимпе, выказывают свое подлинное лицо. Людям стыдно за поступки представителей рода человеческого, но свое смущение они прикрывают упреками в адрес ослов.
Однажды, при встрече с камерунским философом Жаном Батистом Обамой в Яунде, я завел разговор о пристрастном отношении людей к ослу.
— Человек болен тенденциозностью, — обронил Обама. — Если бы он умел смотреть на себя более самокритично, то избежал бы многих ошибок. Подчас его неприязнь исходит не от силы, а от слабости. Осел раздражает нас тем, что в нем мы узнаем самих себя. Заметь, осел проник в романы, поэмы, философские трактаты, сотни пословиц и поговорок. Благодаря ему человек открывал самого себя. Лицезрея его в свободную минуту, он видел в застенчивом четвероногом собрата по роду и себя лично. Осел испокон веков служил для человека своего рода зеркалом, исходным эталоном для самооценки.