Тут я, дети мои, призадумываюсь. Неужели мы имеем дело с широкомасштабной вендеттой?
- Как это случилось? - спрашиваю я.
Почтальон косится на пустой прилавок. Хозяин, понимающий, что означает сей взгляд, наливает ему стакан красного вина, который представитель почтового ведомства осушает за время меньшее, чем требуется отправителю письма для наклейки на конверт марки с изображением Пятой республики.
- Как с Маразмом!
- Кто такой Маразм?
- Ну, знаете, тип времен Революции, которого некая Шарлотта зарезала в ванне.
- Вы хотите сказать - "Марат"? Он кивает своим кепи.
- Может быть, в Париже его так и называют, но в наших школах нам говорили "Маразм".
- Кандидат был заколот в своей ванне?
- Да. Супруга обнаружила его бледного и обескровленного. Ему перехватили сонную артерию опасной бритвой, его собственной, кстати!
- Если бы брился электрической, с ним бы этого не произошло,- не могу я удержаться, чтобы не пошутить.
Но моя шутливая реплика ни у кого не вызывает улыбки, напротив, она мне стоит возмущенных взглядов присутствующих. Я прочищаю горло.
- Он был один дома, когда это произошло?
- Вовсе нет. Дома были жена, старуха мать, двое его детей, прислуга, охотничья собака и две горлицы в клетке.
- И никто ничего не слышал?
- Никто.
- Может быть, это самоубийство?
- Судя по первым выводам полиции, похоже, нет.
Я чешу затылок. В этот момент по лестнице спускается мама, держа в руках чемоданчик из крокодиловой кожи, в котором она хранит наши драгоценности.
- Ты предупредил, сынок? - спрашивает она меня вполголоса.
Я отрицательно трясу головой.
- Отменяется, мама. Мы никуда не едем.
Она принимает это сообщение спокойно, моя Фелиция. Она раз и навсегда решила для себя: все, что исходит из моих уст, для нее свято. Однако она не может удержаться, чтобы не пробормотать:
- Не едем?.. Но почему?
- Сегодня, мама, прикончили еще одного кандидата от Белькомба. Это представляет интерес.
Я ее расцеловываю, как в самые торжественные моменты.
- Я прогуляюсь к местным блюстителям порядка. Если вдруг опоздаю к обеду, садись за стол сама.
Она подавляет вздох сожаления и смотрит на меня глазами, полными снисхождения и прощения.
Я выруливаю машину из гаража, где она покрывалась пылью между грузовичком по доставке товаров на дом и поржавевшим трактором. И как раз в тот самый момент, когда я покидаю внутренний дворик, господин Морбле, экс-унтер-офицер жандармерии, преграждает мне дорогу, скрестив руки над головой.
- Вы направляетесь в Белькомб?
- Да.
- Вас не затруднит прихватить меня с собой? Знаете, что случилось? Угрохали еще одного кандидата в депутаты!
- Не может быть,- говорю я, открывая ему дверцу.
ГЛАВА II
Полицейский участок Белькомба напоминает улей, это я вам говорю. Можно подумать, что находишься в универсальном магазине "Галери Лафайет" во время предпраздничной распродажи. Тут жандармы и постовые, стражи порядка и укротители беспорядков, полицейские в штатском и штатские в форме, местные коллеги и ребята из госбезопасности. Я уже не говорю о журналистах, слетевшихся на объедки бараньего жаркого. Все это кишит, кричит, вопит, дымит, перекликается и откликается.
Пока я с трудом припарковываю свою тачку, экс-унтер-офицер Морбле, привыкший находиться в передовых шеренгах, устремляется в комиссариат, как майор индийской армии во главе своего полка. На него тотчас же бросаются два жандарма.
- Вы куда?
Морбле представляется. Его бывшее звание не производит никакого впечатления на жандармов.
- Проваливайте! - гремят они.
- И это вы говорите мне! - подпрыгивает от возмущения Морбле.
- Я убежден, друзья мои, что могу оказать неоценимое содействие и...
В ответ он удостаивается пинка ногой в то место, куда порой вставляют термометр. После такого поворота событий подхожу я, протягиваю им свое удостоверение.
- Этот господин со мной! - говорю я.
На сей раз мы удостаиваемся попеременного приветствия под козырек. Взбешенный, Морбле отряхивает пыль со своего атлетического зада, костеря на чем свет стоит двух жандармов.
Кто-то из старших по званию спрашивает, что здесь происходит. Жандармы отвечают: "Ничего страшного", начальник говорит, "0'кэй!" Мы входим. Мое появление вызывает всеобщую тишину. Парижские полицейские остолбенело глядят на меня, потом ошалело - Друг на друга. Наконец главный комиссар Конруж (который заступил на этот пост в прошлом году вместо главного комиссара Конвера, чего начальник, будучи дальтоником, даже не заметил) устремляется мне навстречу.
- А, это ты, красавчик! Тебя тоже бросили на это дело?
- Неофициально,- уточняю я.
В сущности, это всего лишь полу ложь. У коллег появляется гримаса неудовольствия.
- Ну, тогда нам ничего другого не остается, как отправиться на рыбалку,- насмешливо замечает один из них.- Похоже, в этих местах объявилась форель.
Конечно, это лестные слова, но они пропитаны едва прикрытым неудовольствием. По-моему, если я вмешаюсь в это дело по собственной инициативе, мне основательно будут совать палки в колеса.
Я перехожу на шутливый тон.
- Не стоит об этом столько говорить. Просто Старик, любопытный, как ласка, попросил меня поподробнее разузнать об этом деле. Есть чтонибудь новое об этих двух убийствах?
- Беспредельный ноль,- замечает Конруж.- А-а, мы надолго завязли в этом дерьме. Это одно из тех дел, где продвижение по службе не светит.
- Раздавим бутылочку? - предлагаю я.- Я вас всех угощаю, доблестные собратья.
Это их немного смягчает, и мы отправляемся в кафе на Большую площадь, которая находится на маленькой прилегающей улочке. Я заказываю виски для всех. Вышеупомянутый унтер-офицер Морбле после второго глотка начинает изводить всех своими разглагольствованиями.
- В этом деле нет ничего сложного, мои юные друзья. Нужно объявить в городе осадное положение. Основательно допросить всех жителей, дом за домом, не упуская ни детей, ни стариков, пока кто-нибудь не сознается. Клянусь вам, что, действуя таким образом, вы быстро добьетесь результата. Итак, господа, на карту поставлен престиж французской полиции! Наш долг - показать народу, что нельзя безнаказанно убивать тех, у кого хватило мужества изъявить желание стать нашим избранником.