- Нет, я пойду с вами.
Я следую за ним по сырому коридору со вздувшейся штукатуркой. Мы входим в кухню размером чуть поменьше площади Конкорд. За обеденным столом бесконечно старая женщина чистит три червивые репы.
- Мама,- обращается к ней слуга,- вот полицейский.
- Это ваша мама? - поперхнувшись, спрашиваю я, косясь на старика.
- Да,- отвечает слуга.- Она поступила на службу к деду господина графа при короле Карле Х. Я ее называю "Мариза", ибо было бы неприлично называть кухарку "мама".
Я наклоняюсь к старухе. Она огромна, как орешек.
- Для нас большое горе, что убили этого мальчика,- произносит она голосом, напоминающим хлюпанье воды в сапогах.
- Кстати, а сколько лет было графу? - осведомляюсь я.
- Шестьдесят два года,- отвечает слуга.
- Что вы делали после того как сообщили маме?
- Мы вернулись на место...
- Где дверь служебного хода?
Он мне ее указывает. Вверху она застеклена. Я открываю ее и констатирую, что она выходит на старенькую улочку. Перед своей дверью работает бочар.
- Его расспрашивали? - указываю я на бочара.
- Да,- отвечает слуга.
- И он никого не видел выходящим от вас?
- Никого. Тем не менее он находился там, где вы его сейчас видите.
И тайна, дети мои, густеет, как застывающий холодец. Дело превращается в загадку закрытой комнаты. Мне доводилось иметь дело с загадками закрытых домов, но они не имели никакой связи (даже сексуальной) с загадкой данного убийства.
- Через какое время появился врач?
- Почти сразу же.
- А полиция?
- Спустя двадцать минут.
- Обыск в доме делали?
- Снизу доверху.
- И ничего не нашли?
- Ничего.
- Ваш хозяин не был женат?
- Нет.
- Наследники есть?
- Не считая маленькой ренты маме и мне, он все завещал компартии.
Я бросаю взгляд на часы. Кстати, о компартии - мне пора возвращаться к своей партии блюстителей порядка.
- Садовник живет в этом квартале?
- Нет, в окрестностях Верхнего Тюрлюрю. Как это забавно!
- И он сюда приходит сколько раз в неделю?
- Два раза в неделю, чтобы ухаживать за газоном.
- Его имя?
- Матье Матье.
- Вы заикаетесь или это двойное имя?
- Это его имя и фамилия.
- Хорошо. Благодарю вас.
Достойный слуга приободряется:
- Ах, господин полицейский, дай вам бог поймать преступника!
- Я бы ему глаза повыкалывала,- в душевной простоте утверждает Мариза, потрясая ножом.
Когда я возвращаюсь в бистро, вся моя теплая компания сидит в прежнем составе. Морбле так набрался, что объединенное министерство Возлияний и Самогоноварения вполне могло бы зачислить его в разряд своих исторических памятников.
Коллеги помогают мне погрузить его в машину, и я направляюсь в СенТюрлюрю с головой, полной вопросительных знаков, все как один более или менее выдержанных в стиле Людовика XV.
По дороге Морбле объясняет мне, что мы, полицейские в штатском, всего лишь ничтожные шутники. Одна лишь национальная жандармерия способна разобраться в этом деле. Он расхваливает достоинства этого элитарного корпуса и начинает плакать от умиления.
Потом он засыпает, что является для меня добрым утешением.
* * *
Когда я объявляюсь в нашей гостинице, рыжая и потасканная горничная сообщает мне, что мама поднялась к себе переодеться к обеду, который вот-вот начнется.
Я решаю слегка перекусить, прежде чем нанести визит Матье Матье, Устраиваюсь за нашим столиком и извлекаю салфетку из роскошного бумажного конверта, как вдруг раздавшийся на террасе голос заставляет меня вздрогнуть.
- Послушайте-ка, инспектор х...! Нечего прятать червовую семерку, а то я заставлю вас проглотить все тридцать две карты без приправ!
- Но, друг мой,- протестует тонкий голосок обвиняемого,- вы ошибаетесь.
- Не смешите меня, у меня губы потрескались.
Я встаю, словно погруженный в гипноз. Этот голос, этот благородный и грассирующий голос существует в мире лишь
в единственном экземпляре. И он принадлежит знаменитому Берюрье. Я выхожу на террасу и обнаруживаю моего приятеля, расположившегося за столиком напротив налогового инспектора. Он без пиджака, в рубашке (роскошной рубашке цвета голубой лаванды) и в подтяжках шириной с туалетное полотенце, на которых изображена взбирающаяся по лиане обезьяна. Старая шляпа надвинута до переносицы, он небрит, пахнет вином - Толстяк играет в белот. Мой приход не очень его впечатляет.
- А, вот и ты,- говорит он, протягивая мне два пальца, поскольку остальные удерживают трефовую терцию.- Я прибыл сюда сразу, как только ты уехал. Я бы последовал за тобой, но дорога меня вымотала.
Он указывает на хилого постояльца, который сидит напротив него.
- Ну и жулики тут живут в твоей "Башне"! По виду этого очкарика и не подумаешь, но он так умеет передергивать карты, что даже не всякому фокуснику это под силу. Не удивительно, что он был налоговым инспектором. У этого пингвина, должно быть, в крови вытряхивать деньги из налогоплательщиков.
Налоговый инспектор вспыхивает.
- Месье, вы хам! Я не позволю...
- А ты кто такой? - в упор и не допускающим возражений тоном спрашивает Его Величество Берюрье.- В гробу я тебя хотел видеть...
Потом, швыряя свои карты на стол, он добавляет:
- Послушай, он мне надоел, я бы предпочел играть в домино со священником!
Берюрье встает и, оттягивая новые подтяжки, хлопает ими по своему мощному торсу.
- Я рад тебя видеть, Сан-А,- жизнерадостно говорит он.- Видал мою пращу?
И он снова оттягивает подтяжки.
- Это подарок продавца рубашек, которому я помог избежать штрафа.
- Они восхитительны,- соглашаюсь я.- Настоящее произведение искусства.
- Похоже, что они привезены из Америки.
- Я так и подумал.
- Пусть говорят, что хотят, но по части изящества америкашки не нуждаются в наших уроках. Ты видал когда-нибудь во Франции такие подтяжки?
- Никогда,- поспешно отвечаю я.
- Вот поэтому я и хотел бы, чтобы ты оценил их эластичность.
Берюрье оттягивает подтяжку на пятьдесят сантиметров от своей мужественной груди, и она тут же рвется на уровне застежки. Спружинившая застежка бьет его прямо в нос, из которого начинает хлестать кровь, как из пятнадцати поросят, разлегшихся на бритвенных лезвиях.