— Слушай, — сказал Андрей, когда ему показалось, что Вите надоело валяться на крыше мазанки, — айда в город. Хоть покажу тебе наш город. А то только и знаем, что толчёмся здесь — то на плоту, то на крыше.
— Айда! — весело согласилась Витя.
* * *Город был красив. Он стоял на высоком, вдающемся далеко в море мысе и весь утопал в зелени.
Ребята шли по кривым улочкам с одноэтажными домами. Тротуары были выложены потрескавшимися желтоватыми плитами ракушечника. Из-за заборов свешивались незрелые ещё яблоки, абрикосы, груши. Вдоль тротуаров часто, почти переплетаясь кронами, стояли жёлтые акации, дрожали тонко нарезанными нежными листочками с десятикопеечную монету величиной; устрашающе огромные, острые шипы торчали на ветках.
Андрей шёл и удивлялся — получалось, что не он показывает город Вите, а она ему. Он слишком привык к своему родному городу и не замечал того, чем восхищалась Витя. Он будто впервые видел и эти тротуары, и дома, и деревья…
Они вышли на центральную улицу. И здесь Андрей почувствовал себя хозяином. Он рассказывал о каждом интересном доме, показал театр, которым гордились его земляки, он говорил, говорил — и вдруг понял, что Вите скучно.
И он впервые остро почувствовал, что она ленинградка и домами её не удивишь.
И Андрей увял, ему расхотелось говорить. Молча прошли они в городской парк. Парк был хорош — большой, с замысловатыми аллеями, редкостными деревьями.
Но на дорожках стояли гипсовые физкультурницы с отбитыми носами и неизменными вёслами в руках. Невольно ребятам вспомнилась сегодняшняя находка Олега, и гипсовые скульптуры показались им уродливыми и грубыми.
Вдруг Витя подалась вперёд. Невдалеке стоял её знакомый железнодорожный попутчик, важный и лохматый. Он о чём-то быстро говорил мрачному дядьке с неприятным одутловатым лицом, с заплывшими глазами-щёлочками. Витя хотела подойти, поздороваться, но Андрей неожиданно схватил её за руку, чуть повыше локтя и сильно сжал.
— Вот он, — сказал Андрей.
— Я знаю. Мы с ним в одном купе ехали. Он меня за мальчишку принял. Смешной такой дядька.
— Кто? — изумился Андрей.
— А вон тот лохматый, с трубкой в руке.
— Да не о нём я! Ты знаешь, с кем он разговаривает?
— Нет.
— С Геннадием Савельевичем. Ну с тем, с Генкой, я же тебе говорил, с которым наши отцы враждовали в детстве, с отцом Жекете, — почему-то шёпотом проговорил Андрей.
Собеседник «покровителя искусств» вдруг резко обернулся, будто услышал разговор или просто что-то почувствовал каким-то обострённым чутьём. Но реакция Андрюхи оказалась быстрее на доли секунды. Он резко дёрнул за руку Витю — и оба спрятались за куст.
— Ты чего? — удивилась Витя. — Ты чего прячешься?
Лицо Андрюхи стало растерянным.
— Сам не знаю, — пробормотал он.
Витя оцарапала щёку. Сидеть на корточках было неудобно, да и вообще не любила она прятаться и подслушивать. Противное и унизительное занятие. Она стала подниматься, оттолкнула Андрюхину руку.
И вдруг что-то остановило её. Она даже не поняла сразу что. Вновь вгляделась в беседующих мужчин — и наконец сообразила: лицо железнодорожного попутчика было другое — жёсткое, властное, непохожее на то знакомое, похохатывающее, добродушное, которое она знала. И она вновь опустилась на корточки.
Говорил Аркадий Витальевич — «покровитель искусств».
— Это слишком ценная вещь, чтобы держать её там долго. Значит, вскорости её увезут. Возникнут трудности. Возможно, непреодолимые. А у меня именно сейчас есть покупатели, для которых деньги почти ничего не значат, когда они встречают такой уникум.
— Ну да, не значат! — ухмыльнулся Геннадий Савельич. — Они для всех значат. Главнее денег ещё не придумали.
— Попробуй ещё раз перебить меня, жлоб! Твоя доморощенная, кулацкая философия мне не интересна, — холодно отозвался «свободный художник». — Тебе этого не понять. Слишком для тебя сложно. — Геннадий Савельич хмыкнул. Очень обидно хмыкнул. — Да, да, молодой человек! Я делаю всё это исключительно ради того, чтобы человечество познакомилось с красотой. Красоты так мало, и её надо ценить!
— И где вы только таким словечкам научились, — пробормотал Геннадий Савельич, — уж не там ли?
Витя не верила своим глазам и ушам! Перед ней вновь был её знакомый художник — увлечённый, чуточку смешной человек. Ему очень понравились слова собеседника. Он картинно отставил ногу, взъерошил волосы. Добродушие так и сочилось изо всех пор его большого лица.
— Ну, хватит волу хвоста крутить, — буркнул Геннадий Савельич. — Меня зачем позвали — байки слушать? Красота! Человечество! Будто мало я вас знаю! — Он смачно плюнул себе под ноги. — Деньги где?