Тут же в душе расцвела гордость: расследование определенно шло на пользу разуму, он стал проницательней.
— Садитесь, господа. Мы тут с вами — братья по оружию. Поговорим меж собой, не взирая на чины, года, как равные с равными. Как рыцари короля Артура за Круглым столом… Думайте, что скажете… В смысле наеборот, скажете, что думаете?…
Аркадий думал быстро: на короля Артура нашелся свой Мордред. Потому мысли следовало придержать покамест при себе.
Оказалось, что подобным образом рассуждал не только Аркадий.
— Молчите? — спросил городничий. — Ну, тогда я скажу. Как грустно-то получается, господа. Я вот с вами со многими чуть не с детства знаком, можно сказать — с младых ногтей. И вот выходит — кто-то из вас английский подкаблучник.
— А отчего сразу из нас? — обиделся полицмейстер. — Может он из вас?
Он вполне явственно кивнул в сторону городничего и, даже, скорее, в сторону Аркадия.
— Да как вы можете! — вспыхнул тот. — Это я же вам сказал про шпиона! Если бы не я, вы бы и не знали!
— То-то и оно, — бурчал полицмейстер. — Уж лучше бы не знали. А может, вы на погибель в Буряковую балку нас заманили англичане, да пошло что-то не так? Ведь просто диво, что никого не убило!
— Да зачем вас туда заманивать?
— Да откуда мне вас, шпионов, знать? Может хотели город оставить без лучших граждан, а потом за выкуп отпустить?…
— Нет, это ерунда… — прервал его доктор Эльмпт. — Кажется, у вас высокое давление. Позвольте пульс ваш померить? Кровопускание…
Он привычным жестом попытался коснуться запястья полицмейстера, положить палец на вену, но был решительно отвергнут.
— Руки только не распускай! Может, ты шпион и погубить меня надумал?
В былые-то времена полицмейстер уж точно бы дал доктору прощупать хотя бы пульс. Но времена настали новые, неуверенные. И теперь закадычные друзья чуть не кричали друг на друга.
— Да помилуйте! Какой из меня английский шпион? — глупо оправдывался Эльмпт. — Я-то десять лет из уезда ни ногой! Скорей уж ты шпион!
— Я-то нет, а вот ежели ты шпион?…
— А может быть, ты?
— Я не шпион!
— А чем докажешь?
— А вот тебе истинный крест! — и полицмейстер широко перекрестился.
Городничий ненадолго задумался:
— А, может быть, — сказал он. — В этом что-то есть.
Послали за протоиреем. Когда тот приехал, Аркадий с городничим, перебивая друг друга, изложили суть дела. Выслушав говорящих, протоирей задумался, поглаживая свою бороду. После, произнес речь о том, что тому, кто солжет перед Господом, уготована геена огненная и муки вечные. Затем привел всех к присяге на Библии на верность российскому императору, к клятве в том, что английским лазутчиком является кто-то иной, а не дающий клятву. Аркадий глядел во все глаза, ожидая, что шпион все же выдаст себя. Однако же лазутчик, кем бы он ни был, клятву произнес с невозмутимым выражением лица.
— Художник ваш?… — предположил Петр-артиллерийский, играя моноклем в изящных пальцах. — Он ведь тоже был в бою?..
Сказано — сделано. Шумной толпой отправились к раненому. К неудовольствию больного спугнули двух милых дамочек, навещавших раненого. Однако же долго не задержались — художник поклялся легко, хотя и с задумчивым выражением лица.
— Надзиратели… — напомнил Петр-пехотный.
Но все было ясно: не они. Впрочем, все одно, сходили, привели к присяге и их. Те присягали истово, крестясь размашисто и воодушевленно.
— С Божьей помощью, расследование зашло в тупик, — заметил полицмейстер.
— Не святохульствуй, раб Божий, — предостерег Святой Отец. — У лазутчика место в аду уже есть. Не спеши оказаться ним рядом.
Задумчивые и злые вернулись в управу, захватив по дороге несколько штофов с водкой. Пили ее без закуски и не чокаясь, словно на поминках. Товарищ уже не верил товарищу, сын, похоже, не вполне доверял отцу. Шпион, кем бы он не был, внес смятение, недоверие.
Выпив две рюмки, Аркадий ушел, и его пропажа едва ли была замечена. Спирт сделал свое дело, сказалась ночная бессонница, и Аркадий заснул.
Снился Аркадию сон, дрянной и страшный.
Будто идет он по городу, по улице, залитой ярким солнечным светом, и вдруг из подворотни выскакивает черная старуха, хватает его за запястье и тянет за собой во тьму как в омут. Юноша пытается вырваться — да где там, жилиста бабка. Крикнуть бы — но слова в горле застряют, да на улице нет никого.
А темнота все ближе, и не видать в ней ни зги, лишь слышно как щелкают челюсти, капает что-то нехорошее и кто-то мерзко смеется.