Кондоиди принял листок, брезгливо его осмотрел. Аркадий терпеливо ждал. Таким уж был человеком этот грек: обиженный на весь мир старый холостяк, который полагал, что все его намереваются одурачить. И потому выражение лица у него было одно на все случаи жизни — и для похвальбы, и для хулы.
Но на сей недовольство имело основание.
— Ну и где тут заметка?…
— Вот… — недоуменно ответил Аркадий, указав на бумагу. — Новость об обстреле города.
— Да разве это новость? Плюнуть и растереть! Новость — это новое, то, о чем никто не знает! А об обстреле уже судачат и в Волонтеровке, и на Черемушках, и даже в Немецкой колонии — а это уже двадцать верст от города! Чего здесь есть такого, за что не жалко отдать полушку? Да, если бы мы печатались, полагаясь на твои заметки, то верно бы давно разорились.
Кондоиди врал: прибыль от газеты была столь ничтожна, что на жизнь бы хватило лишь одному Аркадию, да и то летом, когда фрукты в этом благословенном краю нипочем. Потому типография печатала визитки, приглашения на свадьбы. Изрядную прибыль приносили поэты, коих в провинции, как водится, было немало. Каждый норовил срифмовать «кровь» и «любовь», «осень» и «просим», а после напечатать книжечку с дрянными стихами.
— Вот гляди, — несколько смягчившись поучал печатник. — Телеграф! Давно ли мы получали письма почтовыми дилижансами или вовсе с оказиями. А сколько они тряслись?… А теперь? Полчаса, и в Петербурге знают, о том, что происходит в Севастополе. Или вот даже почтовый ящик! Когда-то это была сенсация!
Аркадий кивнул: эту историю он слышал не менее дюжины раз от разных людей. Сколоченный из крепких досок ящик с прорезью стоял около почтамта. Хоть прошло уже года три, он до сих пор оставался единственным в уезде. До его появления, письма отдавали либо в руки почтмейстеру, либо в мелочных лавках. Ящик, как и всякое новшество, стал причиной долгого оживления среди горожан. Все были поборниками прогресса, но письма все же старались отправить по старинке, полагая, что отданное в живые руки, послание дойдет вернее.
Пролистнув почту, Кондоиди принялся писать сам, после велел отнести написанное на телеграф, передать это в губернский Екатеринослав. Аркадию хватило одного взгляда, чтоб опознать в депеше свою заметку.
— Но вы же сами говорили, что это не новость?…
— Для нас — нет, но для Екатеринослава — еще какая. Война, можно сказать, идет в губернии. Шагай! И до вечера ты мне не нужен…
Уже на телеграфе Аркадий узнал от приятеля, что английская эскадра снялась с якоря, и, поймав попутный ветер, ушла не то к Мариуполю, не то к Таганрогу. Рыбаки осторожно выходили в море, вытаскивали сети, местами поврежденные ядрами.
Зайдя на Малую Садовую, где он снимал комнатушку, Аркадий наскоро перекусил краюхой хлеба и брынзой. Затем с неудовольствием влез в подобие своего единственного выходного костюма, на босые ноги натянул башмаки. Носить эту одежду по этакой жаре было настоящей пыткой, но некоторые работодатели по одежке не просто принимали, но и платили.
За десять копеек Аркадий отбыл два часа урока с купеческим сынишкой, которого готовил к поступлению в гимназию.
Мальчишка был небесталанен, однако взбудораженный сегодняшними событиями, сегодня больше предрасположен к шалостям, нежели к учебе. И получив положенный гонорар, Аркадий вернулся: сперва к себе домой, после телеграфа — в типографию.
Кондоиди с принесенной охапкой новостей ознакомился, что-то отложил. Из карманов штанов достал разномастные листки бумаги, на которых записаны были объявления, с полки снял старую поваренную книгу, открыл ее на случайной странице.
Из этого всего принялся стряпать газету — стал за кассы, набирая очередной выпуск «Листка». Шрифта было мало, да и тот за долгие годы использования изрядно потерся. Набор газеты представлял некое искусство, которое дядя Костя никому не доверял, хотя Аркадий и был уверен, что он управиться.
Когда, наконец, грек набрал гранки, Аркадий встал за печатный станок с приводом мощностью в одну человеческую силу. За его работой недолго следил Кондоиди, но скоро удалился, сославшись на неотложные дела. Дела эти, как знал его помощник, находились в трактире все на той же Греческой.
Прогрохотал скорый летний дождь, но вместо прохлады принес влажную духоту. Отпечатав половину экземпляров, Аркадий выглянул в окно. Время шло к вечеру. Немного подумав, юноша пожал плечами и отправился на море.